Пациенты, волонтеры и врач — о жизни в хосписе. Хороший уход: репортаж из хосписа

Вот уже ровно две недели как я живу в хосписе.

И это не фигура речи такая, я именно живу, не доживаю, не переживаю, ни что-то еще. Я живу и дышу полной грудью, даже несмотря на свою астму и потихоньку выздоравливающий бронхит.

Я благодарна Богу за то, что под Новый год я попала в это пространство любви под названием Первый московский хоспис.

Я благодарна Вере Васильевне Миллионщиковой, которая, несомненно, святая женщина, потому что только святой человек с Божьей помощью мог такое создать.

Я благодарна Нюте и Диане Владимировне за то, что они внешне скромно, но на самом деле очень масштабно, серьезно, вдумчиво, постоянно делают свою работу, отдавая себя другим людям. Я благодарна своей замечательной Зое Владимировне (врачу), которая чутко и вдумчиво делает свою работу.

Я благодарна отцу Христофору, матушке Силуане, Милене. Могла ли я подумать, что буду вот так вот причащаться у Престола! Я благодарна волшебной Фредерике (это счастье знать такого человека и иметь возможность общаться).

Я благодарна медсестрам и медбратьям (Дима, ты замечательный!), которые не только слаженно, четко и быстро выполняют свою работу, но и выполняют маленькие глупые просьбы типа «а можно мне атласную ленточку» или «я хочу картинку с котиками», делают сюрпризы, шутят, помогают заботиться о себе («вот тебе кокосовое маслице для лица и рук»).

Я благодарна волонтерам, благодаря которым я познакомилась с Катюшкой Бородулькиной, подружилась с очень полюбившейся собачкой-терапевтом Масей, благодаря которым у меня и моих близких был даже не один подарок и Дед Мороз, благодаря которым мы слушали стихи и музыку, благодаря которым у меня ухоженные ногти и аккуратная стрижка…

Продолжать можно бесконечно, так как любовь границ не ведает. Я благодарна своим друзьям. Это удивительно просто, как каждый человек из моих близких, друзей, знакомых смог раскрыться в этом пространстве любви и подарить мне частицу понимания, сочувствия, нежности, творчества, заботы. Спасибо вам мои хорошие! Я просто счастлива, что вы все у меня есть.

Когда я поступила в хоспис, было очень сложно. Для нас – предельно. У меня была интенсивная боль, которую никак не могли купировать даже сочетанием очень серьезных препаратов. Я задыхалась, потому что ослабленный организм заболел острым бронхитом, а лекарства дали астматические приступы, которые шли один за другим, от боли и температуры у меня начались судороги, ноги и руки отказывали.

Первый московский хоспис

Мне казалось, что я подошла к краю бездны. Было предельно страшно за себя, но еще больше – за близких. Я видела, как я пугаю тех, кто меня любит своим жутким ухудшающимся самочувствием. Это очень страшно, когда близкий человек задыхается, сильно страдает от боли, и не знаешь что делать.

Захарку это ужас миновал, мы старались, но я понимала, что Новый год у нашей семьи может стать страшным.

У Андрея за 2–3 таких дня кончики волос стали как бы подернуты инеем… Всего 3 дня. Я очень признательна своему врачу, тому, что моя хорошая, предусмотрительная Зоя Владимировна, зная мое самочувствие, предварила наше решение и сказала, что если что – в хосписе меня ждут.

Но, надо сказать, я сопротивлялась до последнего («как так, я же хотела сделать утку по-чешски на Рождество»). Решающим стал этот жуткий день с астмой и понимание, что я не имею право обрекать близких на этот ужас.

Первый день в хосписе был для меня сложный. Правда, я проспала почти сутки, так как это был первый день, когда боль ушла совсем. Первый день за много-много недель. Но я просыпалась в тревоге, ощущении, что я совсем-совсем одна, как песчинка в Космосе, что впереди Новый год и Рождество, а я в хосписе. Все это обжигало.

Но я просто не знала. Я не знала тогда, что хоспис – это про жизнь. Такого сказочного Нового года, такого замечательного Рождества у меня еще не было. У меня еще не было столько любви… У меня есть ощущение, что Бог теперь еще ближе. А хоспис – это маленький кусочек рая здесь на земле.

Я так благодарна Богу, что он дал моим близким и мне такой опыт и возможность отдохнуть душой и телом после многих-многих трудов.

Что же за всем этим следует? Следует – жить!
Шить сарафаны и легкие платья из ситца…
Вы полагаете, все это будет носиться?
Я полагаю, что все это следует шить!

Я буду жить. 4-я стадия – это время, иногда короткое, иногда длительное. Важное во всем этом – отсутствие боли. Ее быть не должно, совсем.

У меня масса идей и планов (даже бизнес-идея есть, и к некоторым из вас я с ней пристану в ближайшее время, хе-хе), и я буду делать все по мере сил и возможностей… Как Бог даст. И буду рада, друзья вашей поддержке, вашему общению, идеям, слову, делам, творчеству. Давайте творить, радоваться и любить. Это важно и очень прекрасно.

Ну и вообще… Утка по-чешски должна быть приготовлена, в конце концов, потому что это шедевр кулинарии:))) И я приглашаю на нее реально всех, кто доедет:)

И еще… Для немалого количества моих друзей год неожиданно начался очень сложно, я писала о части друзей, о части не писала, но они есть. Прошу вас молиться со мной. Я читаю 90 псалом за всех страждущих. Прошу присоединяться и вас.

И какая бы беда вас не коснулась, знайте, пожалуйста, что именно в этот момент боли, отчаяния и страха Господь очень и очень рядом, а скорее всего – несет вас на ручках. Это можно почувствовать. Стоит ненадолго остановиться, замолчать и прислушаться.

Хрупкая фигурка девочки-подростка. На бледном лице горят карие глаза. В тонких пальцах с ярким маникюром тлеет сигарета. На спинке стула красивые пуловеры и мини-юбочка, в тумбочке набор косметики. Наташе только что сделали обезболивающий укол, и она опять улыбается.

Диагноз: рак желудка. Четвертая степень. Последний этап болезни, когда врачи обычно капитулируют. Стоит только смерти замаячить на пороге, и они отводят глаза: «Ваш рак не лечится. Идите». Но в Первом московском хосписе других пациентов нет. Диагноз у всех одинаковый, с вариациями на страшную тему. Молочная железа, легкие, печень, головной мозг, предстательная железа - злокачественная опухоль может развиться где угодно и пустить свои страшные ростки в любом месте. Из двадцати шести пациентов только двое ходячих. За неполную смену, которую я провела в этих стенах, две женщины скончались. Бывают дни и ночи, когда уходят сразу четверо.

Тем не менее никому не придет в голову назвать этот красивый особняк в центре Москвы домом смерти. Наоборот, неизлечимо больных людей, прошедших все круги онкологического ада, здесь возвращают к жизни, в которой нет боли, тревоги и одиночества. Некоторых привозят в тяжелейшем состоянии, с сильными кровотечениями, неутихающими болями, немыслимыми отеками, жуткими пролежнями. Таких больных в обычные клинические больницы, как правило, не принимают. Там врачи ведь нацелены на победу, а эта категория больных из разряда неперспективных. Они не поправятся никогда.

Если на Западе хоспис рассчитан лишь на людей, доживающих последние дни, то здесь некоторые пациенты наблюдаются годами. Одна больная лежала уже 12 раз. Госпитализируют тех, у кого невозможно снять болевой синдром в домашних условиях, кто социально неблагополучен или чьи родные нуждаются во временной передышке. Однажды наступает момент, когда организм сдается. Человек больше не может бороться, его защитные силы иссякают. А хоспис - достойная жизнь до конца.

В Москве пока пять хосписов. Это 150 стационарных коек плюс 600-700 пациентов, которые находятся на попечении выездной службы. Все равно, конечно, не хватает.

Жизнь с красной полосой

Большинство пациентов знают свой диагноз, потому что операции, химиотерапия и облучение не оставили уже никаких сомнений. Но некоторые попадают в хоспис прямо из клинической больницы, где их просто разрезали и снова зашили. Родственники не решаются сказать им правду и просят персонал хранить тайну. У таких больных в истории болезни есть красная полоса - знак для врача, что пациент не в курсе. Мало кто к смерти относится философски. Известны случаи, когда точное предсказание дня ухода действовало фатально.

Когда Наташа впервые получила направление в хоспис, горько расплакалась: неужели конец? А здесь поверила, что еще поживет. Потому что уже шесть раз врачи и медсестры ставили ее на ноги. «Недавно проснулась в полтретьего ночи и жутко захотела кушать, - смеется она. - Зашла к сестрам, а они так обрадовались! Открыли холодильник: «Сейчас мы тебя накормим!»

Правильно подобранный терапевтический комплекс, прекрасный уход, хорошее питание, нежное отношение, и болезнь словно дает человеку отпуск. Надолго ли? В паллиативной медицине говорят осторожно: скорее месяцы, чем годы, дни - чем недели. Иногда речь идет о часах.

Хореограф по образованию, Наташа танцевала в ансамбле погранвойск на Дальнем Востоке. До профессиональной пенсии не дотянула двух лет. Болезнь началась незаметно. Беспокоили тошнота и почему-то боль в спине. Три года ее лечили от «язвы желудка». Когда врачи, наконец, поставили правильный диагноз, было уже поздно. Хирург, удалив ей три четверти желудка и часть поджелудочной железы, покачал головой: «Если бы на три года раньше!» Потом «химия» и лучевая терапия. Выпадали волосы и зубы, но Наташа не унывала. Она успела вырастить хорошего сына, а вдвоем легче противостоять беде. Наташа начала поправляться. Но однажды… Сын не вернулся домой, его тело, точнее то, что от него осталось, нашли семь месяцев спустя.

И болезнь набросилась с удвоенной силой. Передозировка химиотерапии. Кома. Наташа приготовилась умереть. Жить было незачем… За ней приехала старшая сестра из Москвы. Перелет Владивосток - Москва Наташа помнит смутно. Улыбаться она начала только в хосписе. Храбрый оловянный солдатик снова в строю.

Мы сидим в ванной и курим. В хосписе разрешают дымить хоть в постели. Курильщиков размещают вместе или в отдельной палате. Когда сил больного едва хватает на то, чтобы держать сигарету, рядом сидит кто-то из персонала и гасит окурки. Здесь вообще удивительные порядки. Даже в знаменитой «кремлевке» ничего подобного нет. Например, фиксированных часов посещений просто не существует, потому что доступ к пациентам открыт круглые сутки. Близкие люди могут какое-то время жить в палате, если дни больного сочтены или он не хочет оставаться один. Кстати, даже четвероногим посетителям вход не воспрещен. Удивительно, но животные сразу понимают, где находятся, и ведут себя, как хорошо воспитанные люди. Даже собаки соблюдают тишину. Одна осиротевшая кошечка пропала, было, на месяц, а потом вернулась и начала «лечить» больных: путешествовала из палаты в палату и грела своим теплом самых тяжелых. Рыбки, черепахи и птички после смерти хозяев часто остаются в хосписе.

Тему эвтаназии здесь никогда не обсуждают. Иначе само существование хосписа было бы бессмысленным. Любой врач на просьбу родственника ускорить кончину близкого человека ответит примерно следующее: «А вы смогли бы?» Тот, кто не испытывает страданий, о смертельной инъекции не думает. Голландцы и бельгийцы уже проголосовали за эвтаназию, в Германии тоже все чаще раздаются голоса в поддержку последнего шприца. Но эту точку зрения нельзя рассматривать в отрыве от статистики. На Западе подсчитали: для того чтобы обеспечить полное обезболивание, врачи должны прописывать 80 килограммов морфия на миллион населения в год. Так вот, в Дании расходуют 69 кг морфия, в ФРГ - 18, а в Нидерландах только 10.

В России такой статистики не ведется. Однако, по данным Всемирной организации здравоохранения, в той же Дании полностью обезболивают 100 процентов больных, в Великобритании - 95, в США - 50, а у нас - всего один процент!

Боли возникают тогда, когда опухоли раздражают болевые рецепторы в тканях кожи, в суставах или в нервных окончаниях. Сегодня существует достаточно средств, чтобы избавить человека от лишних страданий. Однако в реальности люди криком кричат от адских мучений, потому что врач имеет право выписать строго определенное количество сильных обезболивающих ровно на пять дней. Родственники вынуждены экономить и рассчитывать так, чтобы дозы хватило на выходные и праздничные дни, когда препарат не достать.

Четвертая степень

…Галя два месяца назад потеряла в хосписе мужа. Рак съел Евгения меньше чем за три года. От крепкого, цветущего мужчины, весившего до болезни 102 килограмма, осталась тень. Весы показывали всего 47 кг. Диагноз не оставлял никаких иллюзий: рак желудка в последней стадии.

Пытаю ее насчет симптомов: неужели болезнь никак не проявлялась? Да нет, говорит она, были какие-то неприятные ощущения типа жжения, тошноты, легкого дискомфорта - не повод для сильного беспокойства. Тем более что муж за год до диагноза перенес полостную операцию, потом прошел обследование в хорошей клинике: УЗИ и гастроскопию, ничего не нашли. Но он так быстро худел, что родные забеспокоились. Очередной врач заметил неладное: «Срочно к онкологу!»

Диагноз скрывать не стали. Умолчали только об одном: оперировать было поздно. Галя бросилась звонить в разные клиники. «Онкология? - переспрашивал уверенный голос. - Лечим! Четвертая степень? Извините».

Евгения поставили на учет в Первый московский хоспис, но ложиться он не спешил. Сотрудники выездной службы приезжали домой, делали уколы и перевязки. А потом начались кровотечения, которые невозможно было унять в домашних условиях.

В хосписе он прожил чуть меньше месяца. Единственный ходячий больной на тот момент. Там стало настолько лучше, что он даже заявил родным: «Если буду так себя чувствовать, то доживу до лета!»

Последний день она помнит по минутам. В восемь утра муж позвонил: «Ты не спеши». Был морозный воскресный день и маршрут, ставший уже привычным. Без двадцати десять Галя вошла в хоспис. Дверь палаты была раскрыта настежь, что-то делали врачи. Муж находился еще в сознании, но жить ему оставалось ровно 67 минут.

…Первый завтрак: ветчина, сливки, манная или геркулесовая каша, чай с лимоном и кофе. Второй завтрак: фруктовый сок, груша, апельсин, киви, йогурт, яблочное пюре - на выбор. Обед: два вида салата, гороховый суп или бульон, рыба под маринадом, пюре, горошек и ананасовый компот. На полдник йогурт или минералка. Ужин: кабачковая икра, зеленый салат, бефстроганов из жареного мяса или мясное пюре с гарниром и чай. Перед сном разносят кефир, ряженку или молоко с медом - по желанию. Это меню одного дня.

Пока у человека есть аппетит, его стараются побаловать. Некоторые признаются, что такую еду могли позволить себе только на праздник. Блюда вкусные и разнообразные, но порции маленькие, потому что пол-литра супа, положенные по норме, больной человек не осилит. При раке люди уменьшаются на глазах, опухоль пожирает калории и растет. Питание часто становится в тягость. Поэтому любая гастрономическая прихоть пациента немедленно исполняется. И картошечку пожарят, и селедку принесут, и за водкой сбегают. В хосписе знают: этим больным хочется что-нибудь только пятнадцать минут.

На одного пациента здесь приходится почти по три человека персонала. Это врачи, медсестры, санитары и добровольные помощники, которые ухаживают за больными безвозмездно. И все равно хоспис укомплектован далеко не полностью. Несмотря на высокую зарплату, социальные блага и такие удовольствия, как сауна с бассейном и солярием. Люди здесь долго не выдерживают.

Из тех, с кем я начинала ровно десять лет назад, остались только шесть человек, - говорит главный врач Первого московского хосписа Вера Васильевна Миллионщикова. - Кто-то ломается через полтора года, кто-то - через три. Смерть, слезы, горе всегда рядом. Это даже не реанимационный экстрим, а намного сложнее. Реаниматологи вытягивают человека с того света и забывает о нем. А мы годами плотно общаемся с пациентом и его семьей, становимся близкими друзьями. Эти связи долго не рвутся.

Несмотря на нехватку персонала, устроиться сюда на работу нелегко. Хоспис держит высокую планку. Шестьдесят часов безвозмездного служения и три месяца испытательного срока - условие для кандидатов. Кто-то уходит сам, кому-то показывают на дверь. Брезгливым, черствым и алчным здесь делать нечего. В хосписе отлажена система, исключающая принятые в больницах поборы. Здесь все бесплатно: и лекарства, и массаж, и уход. Пациентам и их близким никогда не приходится унижаться.

Час совы

С дежурным доктором Ольгой Вячеславовной идем на вечерний обход. Она работает здесь уже пятый год. Первое время вылетала, как на крыльях, радуясь и солнцу, и ветру, и улыбке случайного прохожего. Научилась понимать, что все ее неприятности - ничто по сравнению с этим экзаменом на человечность.

Измерение артериального давления, легкий осмотр - все как обычно. «Боль терпеть не надо, - советует врач пациентке с белым, как простыня, лицом, - сразу нажимайте кнопку вызова. Чем дольше вы терпите, тем труднее ее снять». Диагноз: саркома, злокачественная опухоль из соединительной ткани.

В соседней палате застаем семью в полном составе. Пришли навестить маму. Тяжелое зрелище. Деланно веселый отец, раздавленная горем бабушка, притихшие детишки. «Давление отличное, - радуется доктор, - хоть в космос!»

В просторной палате на четверых старушки-ровесницы. Красивый круглый стол, стильные кресла, телевизор, холодильник - обстановка хорошего отеля. Престарелых пациенток уже терпеливо накормили с ложечки, сделали всем вечерний туалет, поменяли памперсы. «Зоя Георгиевна, спой! Слова-то помнишь?» - обращается молоденькая медсестра к бабуле с седым хохолком, стянутым веселенькой резиночкой. «Помню», - соглашается старушка и затягивает куплет.

В соседнюю палату мне нельзя. Там умирает Оля. У постели по очереди, сменяя друг друга, дежурят мама и две ближайшие подруги. Мама весь день просидела у дочери, ее уговаривают уехать домой.

Оле всего сорок семь. У нее рак головного мозга и многочисленные метастазы, - рассказывает Ольга Вячеславовна. - Минувшим летом случился эпилептический припадок - так обозначилась болезнь. На обследовании увидели опухоль. Боюсь, этой ночью она уйдет. Давление падает.

Оле не будут колоть кордиамин для повышения артериального давления. Зачем? Чтобы продлить угасание еще на сутки? В хосписе нет реанимации. Ни аппаратов для искусственной вентиляции легких, ни дефибрилляторов - всего того, что может отсрочить умирание. Здесь не берут по десять раз кровь и не делают рентгеновских снимков.

В другой палате с таким же диагнозом лежит Нина, в недавнем прошлом врач-невропатолог. «Коллега», - вздыхает о пациентке персонал хосписа. Нина в этих стенах не впервые. У нее болезнь уже отняла речь, обездвижила половину тела.

Пару дней назад я видела Нину. Медсестры вывозили больную в холл, больше похожий на зимний сад, в котором расставлены красивые растения, журчит маленький водопад и поют птички. «Ниночка, ты сегодня хорошо выглядишь. Какая же ты красивая, - восхищается Вера Васильевна Миллионщикова и оборачивается ко мне. - Правда, она поразительно похожа на молодую Татьяну Самойлову?» Нина улыбается нам одними глазами.

Люди считают смерть царицей ночи, но это, конечно, не так. Не существует и так называемого «часа совы». Больные уходят в любое время суток. Если это происходит ночью, родным сообщают только в семь часов утра. Они подсознательно ждут этого звонка. Почти все спрашивают, как это было. Им говорят, что все случилось во сне.

«Отпустите ее…»

…Лист ватмана поделен на две части. Слева имена пациентов и их дни рождения. Справа - даты смерти, девятый и сороковой дни. Здесь так принято. Связи не рвутся со смертью пациента. Есть люди, которые обязательно заглядывают в хоспис, чтобы навестить врача или медсестру. Некоторые приносят соленья-варенья, вышивки, картины, цветы. Бывает, человек не в силах переступить этот порог, тогда встречи происходят на нейтральной территории. Никогда не приходят матери, потерявшие здесь детей. Они только звонят.

В хоспис принимают подростков старше 12 лет - самая тяжелая категория для персонала. Дети поразительно мудрые, они все знают про свою болезнь и принимают ее условия. Они рациональны и прагматичны. Никакие доводы на них не действуют, и даже из любви к маме они не сделают больше, чем могут. Сначала маленькие пациенты ни с кем не хотят общаться. Каждый день в палату к такому больному заглядывают врачи и медсестры, пока он не почувствует к кому-то из них доверие и симпатию.

Главный врач знает наверняка: выбранная больным ребенком медсестра долго в хосписе не проработает. Сначала она просиживает у его постели часы, потом приносит из дома вкусности и игрушки, затем навещает в свой выходной день. Связь этих двоих делается слишком сильной. Смерть маленького пациента становится таким ударом, после которого наступает тяжелая депрессия. То одна, то другая сестра признается, что теперь вряд ли решится стать матерью, но спустя какое-то время, конечно, становятся.

В молодом организме рак буквально бушует. Человек сгорает за считанные месяцы. Недавно скончался мужчина, которому только исполнилось 32 года. На днях умерла Лена, ей было всего 34.

Нам казалось, что она уйдет в день поступления. - Вера Васильевна помнит всех больных поименно. - Госпитализировали ее со спутанным сознанием, в тяжелейшем состоянии. А Леночка прожила больше двух недель. Родственники скрывали от нее диагноз, говорили, что это остеопороз, а у нее был рак молочной железы с метастазами во все органы. Позиция родных не давала Лене подготовиться к смерти, она очень цеплялась за жизнь. Близкие сами хотят быть обманутыми, боятся поверить в беду, а потом плачут за дверью и прячут красные глаза. Просят нас не говорить, что это за учреждение, хотя персонал носит бейджики, где помимо имени есть надпись «Первый московский хоспис».

У пациентов свои часы. Многие чего-то ждут, весны ли, лета, и только тогда уходят. Люди словно выполняют заданную программу. Одна больная говорила, что ей надо дожить до родов дочери и увидеть внука. Она действительно посмотрела на младенца и в ту же ночь умерла. Кто-то хочет дождаться своего юбилея, кто-то дает себе установку: «Умру через три недели» - и биологические часы человека необъяснимым образом тикают до назначенного времени. Иногда вообще невозможно объяснить, из какого источника человек черпает свои силы. Вот мать умирает, а дочь не может смириться. Она чувствует, что недолюбила, недодала внимания, и умоляет: «Мамочка, не умирай!» И мама опять делает вдох. Бывает, врачи в таких случаях просят: «Отпустите ее!»

«Господи, помереть бы», - вздохнет замученная болезнью женщина. «Жить устала, надоело», - отзовется ей соседка по палате. «Дайте уйти спокойно», - попросит третья. На самом деле умирать никто не хочет. Ни старики преклонного возраста, ни молодые, которым, казалось бы, жить да жить, ни юные, не успевшие еще ничего. Но только пожилые уходят легче.

Они готовы к смерти, - тихо говорит Вера Васильевна. - Организм мудр, и болезнь тоже мудра. Она щадяще относится к пациенту, не заставляет его делать больше, чем он может. Человек борется ровно столько, насколько его хватает. Отказ от еды - верный симптом того, что больному осталось не больше недели. Он уже впадает в полубессознательное состояние и заглядывает туда, за дальние горизонты.

Иногда людям удается в последние дни перед кем-то повиниться, кого-то поблагодарить, сделать важные распоряжения. Муж признается жене в любви через полвека совместной жизни.

Священник отец Христофор каждый вторник приходит в хоспис, исповедует, соборует, причащает. По большим праздникам служит литургию. За десять лет было три-четыре крещения и одно венчание. В маленькой часовне известный драматург обвенчался со своей женой.

Но сцены прощания, которые так душевно описываются в романах или играются в кино, в реальной жизни происходят крайне редко. Никто доподлинно не знает, кто дает сигнал к смерти, кто выключает свет жизни. Человек слабеет, дыхание становится поверхностным, разум гаснет. Смерть наступает незаметно. Люди уходят мирно. Была, правда, пациентка с очень тяжелым характером, которая яростно боролась за жизнь. Она и умерла в гневе, успев прошептать сидящей у постели матери, что проклинает ее. Такие случаи - редкость.

Сейфулла, невысокий, плотный мужчина с румянцем от ходьбы, в отличие от других постояльцев хосписа, не выглядит смертельно больным. «У меня еще мышцы есть на ногах», - улыбается он и демонстрирует мне крепкие белые икры. А потом достает поликлиническую амбулаторную карту, где черным по белому написано: «Рак предстательной железы и множественные метастазы в костях». Он прожил достойную жизнь, вырастил прекрасных сыновей. Любил спорт, ходил в бассейн, занимался по методике Никитина. Откуда взялась эта болезнь?

Не тогда ли, когда солдат Сейфулла служил в военно-морских силах и дежурил на сигнально-наблюдательном посту под радиолокационными антеннами, излучавшими токи высокой частоты? Или когда он, как и все студенты Узбекистана, работал на уборке хлопка, обработанного ядовитыми гербицидами?

Почему это происходит? Нельзя ответить однозначно. Откуда у девочки с неоформившейся грудью рак молочной железы? Как объяснить «эффект одуванчика» у меланомы, которая, только тронь, рассыпается по организму десятками метастазов? Или казуистические случаи, когда у человека множество метастазов, а породившей их опухоли почему-то не находят. Онкологи уверены в одном: в этом деле чудес не бывает. Случаются только ошибки в диагнозе.

Ему ставили разные диагнозы от остеохондроза до пиелонефрита, и время работало против Сейфуллы, потому что его оставалось все меньше и меньше. Он послушный пациент и выполняет все предписания врачей, но рак упорно отбирает силы, а Сейфулла не хочет дожить до того дня, когда станет беспомощным и превратится в обузу для своей семьи.

Каждую вторую субботу октября на планете отмечают Всемирный день хосписной и паллиативной помощи, который в этом году пришелся на 8 октября. Одна из его целей - напомнить о проблемах неизлечимо больных людей и их нуждах. В России - и это признают как медики, так и сами пациенты и их родственники - сфера паллиатива все еще находится в стадии становления. Например, только в апреле 2015 года Минздрав утвердил порядок оказания паллиативной помощи взрослому населению, и лишь в июле того же года в нашей стране вступил в силу закон, облегчающий тяжелобольным пациентам, в первую очередь страдающим от рака, доступ к сильным обезболивающим лекарствам.

The Village поговорил с пациентами, волонтером, родственником больного и медицинским персоналом о том, каково это - жить с неизлечимой болезнью и как она меняет отношение к смерти.

Сергей

пациент хосписа № 2

О жизни до болезни

Раньше я жил неформальной жизнью музыканта, играл на бас-гитаре в группе «Человек и птица». Она до сих пор существует, но я, к сожалению, был вынужден уйти оттуда: из-за болезни пальцы перестали чувствовать струны. В свое время я осознанно бросил институт ради занятия музыкой и никогда не жалел об этом. Много путешествовал автостопом и благодаря этому своему увлечению встретил жену: меня познакомили с девушкой, с которой мы вместе на два месяца поехали на Байкал. И так вместе и едем до сих пор.

Автостопом я объездил полстраны, 40 тысяч километров. Работал сторожем в детском саду и храме, работал продавцом, работал в офисе. Потом появилась машина, и я устроился водителем, последний раз - в такси. Там и работал до болезни и во время нее - пока ноги не перестали чувствовать педали.

О болезни

Все началось в 2013 году: я стал кашлять. Сначала решил, что это обычная простуда. Но потом мне сделали флюорографию, и понеслось - рентген, компьютерная томография… Так и обнаружилось, что у меня опухоль в правом легком размером 10 на 10 сантиметров. Сначала у меня был шок, но потом он прошел. Что-то вроде побаливает, но ты смиряешься, несмотря на то, что чувствуешь себя все хуже и хуже. Ты знаешь, что болезнь смертельна, но в смерть особо не веришь, как и любой человек, наверное.

Мне сделали операцию и удалили опухоль практически с правым легким. Потом были два курса химиотерапии за три года - каждый длился по четыре месяца. От процедур чувствуешь себя очень плохо. После первого курса я еще мог водить машину и играть на гитаре, но после второго начали дрожать пальцы и моя музыкальная карьера закончилась.

Сейчас у меня четвертая стадия рака - это уже точно установлено. Моя болезнь ассоциируется у меня со смертью, с невозможностью жить прежней жизнью, с хосписом, с другими больными, с которыми я лежу, - они такие же бедолаги, как и я. Болезнь - это черный цвет, болезнь - это бандит. Когда заболеваешь, чувствуешь, что жизнь кончается, что исчезает все, чему ты радовался раньше. Я даже не могу просто присесть на пол и поиграть с маленьким ребенком: мои ноги болят, я могу только лечь. Понимаете, постепенно обрывается все, чем ты жил, даже в таких мелочах.

В своей болезни я одинок: никому не нужны несчастные. Сначала меня поддерживали моя жена, дети, мои друзья по группе, но в прошлом году я заметил, что люди стали уходить из моей жизни. Скорее всего, они устали от меня.

О хосписе

Здесь серые будни: чтение книг, единственный телеканал «Россия» по телевизору, сидение в зимнем саду. Вокруг - печальные люди. Радуют хороший персонал, хорошее питание и прогулки вокруг хосписа: я делаю семь кругов за 40 минут плюс 10 кругов внутри хосписа утром после завтрака. Еще волонтеры устраивают для нас концерты - это тоже хорошо. Я стал больше размышлять о жене, о детях, читать стал больше - и это хорошо.

Не могу однозначно сказать, хороший здесь уход или нет. Персонал бывает разный. Многие из тех, кто лежит здесь, не могут двигаться самостоятельно. Они зовут медсестер, а те говорят, например, что памперсы меняют только два раза в день, а переворачивают только каждые два часа. И тогда больные кричат и зовут тебя, чтобы ты им помог. Очень сложно 24 часа в сутки находиться в четырехместной палате, в которой три человека постоянно тебя зовут.

О мечтах

Многие говорят, что вот это все - временная жизнь, а будет вечная. Но я предпочитаю жить временно здесь, а не вечно где-то там. Может быть, я даже верю в жизнь где-то там, но почему-то мне не очень хочется там оказаться. Я хочу остаться здесь - среди травы, людей, зданий, асфальта, семьи и детей.

Не могу сказать, что раньше в жизни мне что-то казалось важным, а после болезни это оказалось неважным. Или наоборот. Для меня все в жизни важно. Я вообще считаю, что после болезни я не изменился. Вот только плохо себя чувствую, все болит, почти не ощущаю рук и ног. А во всем остальном я прежний, и мировоззрение мое осталось прежним.

Моя мечта - жить как можно дольше. Прожить еще хотя бы лет 10 или 15. И эту свою жизнь я бы хотел вести так же, как раньше. Чтобы все было, как прежде.

Паллиативная помощь, согласно стандартам ВОЗ, - это направление медико-социальной деятельности, целью которой является улучшение качества жизни пациентов, страдающих неизлечимыми заболеваниями, и их семей. Это облегчение страданий человека посредством снятия боли
и других симптомов - физических
и психологических.

Олег Жилин

главный врач Центра паллиативной медицины

О выборе профессии

Сложно определить ту грань, за которой куративная медицина переходит в паллиативную. Я начинал свою медицинскую деятельность в областной клинической больнице как хирург в 1992 году. И уже тогда, оперируя пациентов, понимал, что кому-то из них ни я, ни мои коллеги помочь уже не можем - когда в силу определенных причин болезнь зашла настолько далеко, что вылечить ее уже нельзя, а можно выполнить лишь паллиативную операцию. Поэтому многие доктора в той или иной степени встречаются с паллиативной медициной гораздо раньше, чем в полной мере осознают, что это такое.

Я прошел путь от простого хирурга до главного врача: руководил районной, городской и областной больницами в Липецке, был главным врачом городской больницы в Липецке, где организовал областной гериатрический центр с отделениями сестринского ухода и паллиативной помощи. Тогда я и начал сотрудничать с фондом «Вера» и Нютой Федермессер, с которой нас связывает общее понимание того, какую помощь нужно оказывать паллиативным пациентам и их родственникам.

Ключевой для меня всегда была одна мысль - от того, что и как я делаю, зависит судьба человека. Когда я был хирургом, в моей работе, с одной стороны, присутствовал кураж от того, что многое получалось, многим удавалось помочь. А с другой - я встречал людей, которым помочь не мог. И я сильно переживал, потому что с некоторыми такими пациентами у меня устанавливалась дружеская связь, их истории я пропускал через себя. Хотя психологи и предостерегают медиков от этого: подобная вовлеченность приносит больше вреда, чем пользы. Тем не менее несколько таких историй в моей профессиональной жизни произошло, и они сильно отразились на моем мировоззрении. Когда я только начал заниматься созданием первого паллиативного центра в Липецке, то именно эти истории и держал в голове - вперед меня двигала мысль о том, что вот сейчас я смогу помочь большему количеству людей.

Более двадцати лет назад у близкой родственницы в семье брата обнаружили злокачественную опухоль. Я тогда был еще молодым хирургом. Помню, как удивился, когда увидел, как жена брата Лена ухаживает дома за больной. Она страдала от сильных болей, и Лена фактически занималась всем тем, чем должны заниматься паллиативные работники - ведь тогда, 20 лет назад, у нас не было даже подобия паллиативной службы. Практически не были доступны обезболивающие препараты. Это была первая подобная трагедия в нашей семье, и, несмотря на то, что некоторые из нас работали медиками - и я, и мой папа-хирург, и мама-гинеколог, - мы оказались в замешательстве, мы не понимали, что нам делать.

Второй случай, который окончательно подвел меня к мысли о том, что людям, которых уже нельзя вылечить, очень важно помогать, произошел с моей бабушкой. В то время ей было почти 90 лет. На определенном этапе развития ее болезни она стала совсем беспомощна. И я видел, как мой отец - замечательный хирург и жесткий руководитель, который всю жизнь спасал людей - делал для нее все, и с таким желанием! Посмотрев на это, я решил, что, если мне представится такая возможность, я буду стараться делать все так же хорошо, как и он. И вот жизнь со временем привела меня именно в паллиативную медицину.

О помощи людям, которых нельзя вылечить

Ничего неестественного в смерти, к сожалению, нет. Ведь жизнь начинается с рождения и заканчивается тем, что мы уходим из этого мира. По-настоящему тяжелым для принятия становится лишь факт несвоевременности ухода.

Период, когда человеку нужна паллиативная помощь, измеряется месяцами, а иногда даже неделями. И основная задача состоит в том, чтобы успеть создать условия, при которых человек чувствовал бы себя человеком. Это касается не только грамотного назначения препаратов, которые облегчают страдания. Важно дать понять пациенту, что он не один, что медики хотят помочь - не только ему, но и его родственникам.

Проблема эмоционального выгорания касается не только тех медицинских работников, которые работают в паллиативе. У любого врача, который искренне хочет помочь своему пациенту, в определенный момент наступает это эмоциональное выгорание. Хотя нагрузка конкретно на наш персонал просто запредельная, ведь мы только-только запустили процесс формирования паллиативного центра. Не хватает рабочих рук, особенно медицинских сестер, санитарок. Психологически нас поддерживают те же психотерапевты и психологи, которые работают с нашими пациентами. Да мы и сами стараемся отвлекаться: у нас случаются совместные экскурсии, выезды, праздничные мероприятия. Еще я со своей эмоциональной усталостью стараюсь справляться на даче, в спортзале, очень люблю футбол и баню.

По данным директора Центра паллиативной медицины Нюты Федермессер, которые она приводила в интервью газете «Известия» в мае 2016 года, только в Москве как минимум 60 тысяч пациентов в год нуждаются в паллиативной помощи. Однако в 2015 году ее получили только порядка 20 тысяч человек. Из них 8 900 человек - амбулаторно, а 12 тысяч - в хосписах.

О рабочем дне

На работу я прихожу рано, беседую с сотрудниками, которые как раз сдают смену. Потом в 09:00 у меня врачебная конференция, где со всеми докторами мы подводим итоги прошедшего дня. Затем я совершаю обход отделений и осматриваю тяжелых пациентов. Также как хирург я провожу здесь операции. Вот такая рутинная работа врача, которая длится обычно до 18:00.

Об изменениях в сфере паллиативной медицины
в России

Сейчас мы все еще находимся на этапе становления паллиативной помощи. Ведь всего несколько лет прошло с тех пор, как вышел приказ Минздрава о создании в России этой сферы и как само понятие паллиатива появилось в нашем медицинском законодательстве. Говорить о том, что все проблемы решены, конечно, нельзя. В нашей стране есть несколько ключевых территорий, где это направление развивается, - прежде всего, конечно, Москва, а также Петербург, Самара и Казань.

Если до выхода 323-го закона об охране здоровья граждан паллиативная медицина была уделом фанатиков в хорошем смысле этого слова, которые на свой страх и риск организовывали такую помощь в регионах, то с выходом закона появилась поддержка этих начинаний на правовом уровне.

Но осталось еще много вопросов. Фактически у нас до сих пор отсутствуют стандарты и протоколы ведения паллиативных пациентов, что создает много сложностей в работе. Также несмотря на то, что в вузах появились программы дополнительного обучения паллиативной медицине, нет отдельной специальности - врач паллиативной медицины. Количество специалистов в нашей сфере на всю страну пока еще очень мало. А тех, кто прошел дополнительное обучение и кто действительно хочет работать, еще меньше. Ведь часто человека направляют на обучение не потому, что у него к этому призвание, а потому, что медучреждению нужно получить лицензию или просто поставить галочку в отчете. Но меня очень радует тот факт, что в институтах на старших курсах стали преподавать основы паллиативной медицины. Раньше такой подготовкой занимались только две-три кафедры в стране. Это капля в море.

Кроме того, сейчас создаются ассоциации профессионалов паллиативной помощи. Когда-то между энтузиастами практически не существовало обмена опытом.

Конечно, положение дел в Москве сильно отличается от ситуации в регионах.
Но даже в столице мы пока сильно отстаем от европейского уровня развития паллиатива. Это касается не только нехватки специалистов, но и отношения общества.

Об отношении к жизни и смерти

За то время, что я работаю в медицине вообще и в сфере паллиативной медицины, мое отношение к жизни и смерти принципиально не изменилось.
Но я определенно стал больше ценить то время, что провожу в кругу семьи и друзей.

К сожалению, за эти годы я потерял уже нескольких друзей, которые тяжело болели. Поэтому сам факт того, что в жизни все может измениться в любой момент, я очень четко осознал. Не могу сказать, что я атеист, и не могу сказать, что я очень верующий. Но тем не менее иногда я вопрошаю небеса о том, почему же все бывает так несправедливо.

Татьяна

координатор волонтеров фонда помощи хосписам «Вера»

О начале работы в хосписе

У меня экономическое образование, раньше я работала в банковской сфере. Однажды в моей жизни произошло событие, которое заставило меня задуматься о том, чем я занимаюсь, - смерть отца. Когда он умер, я переоценила всю свою жизнь. Помню, что даже ушла в отпуск, размышляла. Мне было очень тяжело понять, как так: вот был человек, а теперь его нет.

Я осознала, что занимаюсь не просто неполезным делом, а даже вредным. Ведь я стимулировала людей брать кредиты, например, а это уж точно не то, чему стоит посвящать свою жизнь. В конечном счете я сменила сферу деятельности: пока не пришла сюда, пять лет проработала в фонде помощи больным детям. В фонд «Вера» попала случайно: увидела в фейсбуке пост о том, что они ищут координатора в хоспис. Про фонд я знала и раньше, но для меня он всегда был очень высокой планкой. С одной стороны, я по-настоящему мечтала быть причастной к этому проекту, а с другой - не знала, смогу ли я помочь неизлечимо больным людям.

Об обычном рабочем дне

Я работаю в хосписе № 2 в Ховрине, а живу в Печатниках. Утром сажусь в электричку на Ленинградском вокзале и еду сюда. Моя задача - создать для пациентов атмосферу, при которой они будут чувствовать себя здесь не как в больнице, а как в уютном хорошем месте, где о них заботятся, где они не испытывают боли и где они, что самое главное, продолжают жить.

Моя работа складывается из множества дел: это и решение хозяйственных вопросов, и организация праздничных мероприятий для пациентов. Мы проводим концерты и пикники в нашем саду. Периодически устраиваем киноклуб - все вместе смотрим кино в холле. Собаки-терапевты к нам приходят в гости. Еще мы каждую неделю заказываем для пациентов еду из ресторана - то, что они захотят. Обычно это вызывает настоящий восторг. Одним словом, делаем все, чтобы жизнь обитателей хосписов стала более разнообразной.

Также я провожу работу с волонтерами, это тоже важная часть. Она нужна для того, чтобы люди, которые хотят помогать, легче адаптировались и четко знали, что делать. Я обсуждаю с врачами и медсестрами хосписа, что могло бы улучшить их работу, - это касается оборудования и вещей, помогающих в уходе за пациентами.

Как же можно думать: «Нет-нет, пусть кто-нибудь другой занимается этим, а я буду на легкой работе работать»? Как можно говорить: «Ой, давайте не будем о смерти, давайте будем только о хорошем»?
Но ведь смерть - это важно. О ней нужно говорить

Сегодняшнее утро на работе началось у меня с того, что нужно было разложить по вазам урожай яблок, который нам привезли благотворители. Потом мы с нашей старшей сестрой выбирали место для новых картин. Потом я искала волонтера с дрелью. Потом я составляла заявку для фонда - какая дополнительная помощь понадобится пациентам в следующем месяце. Кроме того, я общалась с театром, который хочет провести у нас спектакль. Как видите, у меня много административных задач. Три-четыре раза в неделю я общаюсь с пациентами: хожу по палатам и спрашиваю, как дела. С кем-то общаюсь больше - просто потому, что с ними у меня завязались более тесные личные контакты.

О помощи неизлечимо больным

Первые два месяца в хосписе мне было очень тяжело, я даже впала в депрессию. А потом не то чтобы привыкаешь, а просто фокусируешь свое внимание на другом. Со временем ко мне пришло четкое осознание того, что наша жизнь начинается с рождения и заканчивается смертью. Мы все как будто знаем об этом, но важно по-настоящему прочувствовать. Смерть - естественный процесс, мы не можем от нее убежать, не можем от нее спрятаться. Смерть - это часть жизни.

Наша работа заключается в том, чтобы сопровождать людей во время их ухода,
в этот важный для каждого человека период. Смерть - она ведь все равно есть, она все равно произойдет. И если мы можем сделать ее менее страшной, то для меня это радость. Так что постепенно я перестала видеть что-то пугающее в своей работе. Есть акушеры, которые встречают людей в этом мире, а есть мы, которые провожают и держат за руку.

Раньше я боялась мертвых. Помню, когда умер мой папа, мне было очень страшно. И когда я впервые столкнулась с усопшим в хосписе, тоже было не по себе. Но потом ты начинаешь понимать, что человек просто ушел и осталось его тело - в этом нет ничего страшного.

Однажды я уходила с работы и увидела, как жена пациента плачет в холле.
Я подошла к ней спросить, что случилось, и она сказала, что ее муж сейчас умирает, а она боится находиться в палате с ним наедине. Я предложила ей пойти туда вместе и побыть рядом с ним. В это время в хоспис ехал их сын, который застрял в пробке, и я пообещала женщине, что посижу с ней и ее мужем, пока сын не доберется. Так мы и провели втроем часа два. Я держала мужчину за руку и говорила, что его сын едет к нему. И я видела, что он реагирует, что он ждет. Я не думала, что застану сам момент смерти, но так произошло. И это было удивительное ощущение, мне не было страшно. Как будто человек просто вышел и после него осталась его оболочка.

Через минуту после того, как этот человек умер, его сын вошел в палату.

Об отношении родственников и друзей к работе

Родственники и друзья относятся к моей работе по-разному. Некоторые считают, что мне просто энергию девать некуда, ведь я не замужем, детей у меня нет.
Есть, конечно, и те, кто относится к моей деятельности с большим уважением.
Но вообще страхи и предубеждения по поводу хосписов - не редкость. Всем кажется, что это очень страшное место.

Мама только недавно перестала мне выговаривать, а первое время все время вздыхала: «Танечка, ну что же ты такое делаешь? Зачем тебе это надо? Найди себе другую работу. Как же можно нормально жить, если каждый день такое видеть?!» Но мне эта позиция непонятна: а что, если мне или моей маме тоже когда-нибудь понадобится паллиативная помощь? Как же можно думать: «Нет-нет, пусть кто-нибудь другой занимается этим, а я буду на легкой работе работать»? Как можно говорить: «Ой, давайте не будем о смерти, давайте будем только о хорошем»? Но ведь смерть - это важно. О ней нужно говорить.

О том, как стать волонтером

Чтобы стать волонтером, достаточно желания. Помощь нужна разная: как с пациентами, так и по хозяйству. Не все люди готовы помогать с больными.
Но есть те, кто с удовольствием приходит полить цветы или вытереть пыль. И это не менее важно, потому что пока волонтер поливает цветы, санитарка может пойти к пациенту и поменять ему подгузник.

Стать волонтером легко. Для этого нужно заполнить анкету на сайте фонда , прийти на ознакомительную встречу, где подробно расскажут про все задачи,
и выбрать для себя конкретно то дело, которым хочется заниматься.

Волонтером фонда помощи хосписам «Вера» может стать любой человек, достигший 15 лет, при этом несовершеннолетним потребуется согласие одного из родителей или попечителя.

Чтобы присоединиться
к команде волонтеров , достаточно заполнить анкету , после чего с кандидатом свяжется координатор, расскажет о помощи, в которой нуждается фонд, и пригласит на ознакомительную встречу.

Ольга

волонтер фонда «Вера» в хосписе № 2

О волонтерстве

По профессии я финансист. Всю жизнь проработала в офисе финансовым директором. О фонде и возможности быть волонтером услышала совершенно случайно. Вообще, о хосписах в то время я знала очень мало - только то, что это место для неизлечимо больных людей.

Однажды в фейсбуке я увидела объявление о том, что всех желающих помочь просят купить «Нутридринк» - это лечебное питание для пациентов, которые не могут есть обычную пищу. Его нужно было привезти во второй хоспис, а я как раз по личным делам ехала в этот район. Одним словом, решилась. Было страшновато, ведь я не очень представляла себе, что это за место. А когда зашла, сразу стало нестрашно.

В тот день отдала «Нутридринк» и спросила, чем еще могу помочь. И с тех пор я здесь. За это время я познакомилась с координатором волонтеров, хорошо изучила местное волонтерское движение и была поражена тем, сколько людей этим занимается. Раньше благотворительность ассоциировалась у меня с деньгами: мне казалось, что помощь может быть только финансовой. Но со временем я поняла, что это лишь часть того, что ты можешь дать. Ты также можешь помогать временем, отношением, чувствами.

Я приезжаю в хоспис каждую неделю. Живу далеко, поэтому мне приходится ездить с другого конца Москвы. И если уж приезжаю, то стараюсь помогать здесь по максимуму. Я кормлю пациентов, гуляю с ними, разговариваю. Здесь у меня и любимое дело есть - по пятницам я хожу по палатам с «тележкой радости», на которой привожу угощения и приятные мелочи. Каждому пациенту я предлагаю выбрать себе что-нибудь в подарок и беседую с ними. Они этого очень ждут.

Я общаюсь не только с пациентами, но и с их родственниками. Ведь и им тоже иногда хочется выговориться, получить поддержку, выпить с кем-то чашку чая.
Я раньше не понимала, что такие мелочи могут быть приятны и значимы. А теперь знаю.

Об отношении к хоспису

Предрассудков и страхов по отношению к хоспису у меня больше нет. Но это не значит, что не бывает тяжело: конечно, бывает. Ведь так или иначе все равно пропускаешь через себя чужое горе.

Здесь для пациентов стараются создавать атмосферу, приближенную к домашней. И атмосфера, и немедицинская душевная помощь - все это так же важно для пациентов, как и лекарства. И я стараюсь эту помощь оказывать. Взамен ты ничего не ждешь: просто делаешь что-то, и все. А там дальше даже не знаешь, увидишь ты этого человека в следующий раз или нет. Но ты смог сделать для него что-то полезное: погулял с ним, поговорил, подержал за руку, дал попить. Осознание того, что в какой-то момент ты был нужен, ты был рядом и не просил ничего взамен, - вот это чувство очень важно для меня.

О влиянии волонтерства на жизнь

С тех пор как я начала приходить сюда, у меня, конечно же, полностью поменялось отношение к жизни. Я поняла, что жить нужно здесь и сейчас, что счастье - в малом.

Я всегда сложно сходилась с людьми, я обычно держу дистанцию. И работа у меня такая, где четко выстроена субординация между сотрудниками. Людей,
с которыми я могу общаться открыто, в моей жизни немного. И еще год назад я бы не поверила, что смогу войти в палату к незнакомым людям, заговорить с ними, задавать им вопросы. А сейчас у меня появляется все больше желания общаться, проявлять внимание к людям, проникаться их интересами. Я и в жизни вне хосписа стала другой. Многие знакомые отмечают, что я стала более открытой и изменилась даже внешне - другой взгляд. Раньше я редко интересовалась проблемами окружающих, редко задумывалась о том, чего они хотят и что чувствуют. А сейчас уже по одному взгляду пациента, по его жесту я могу понять, чего он хочет в данный момент. Одним словом, становишься более открытой к людям, и они, соответственно, тоже открываются навстречу тебе.

Со временем у меня появилась внутренняя потребность приходить сюда. Ведь я знаю, что меня здесь ждут. Уходя, ты обещаешь вернуться, и не выполнить обещания не можешь.

Об отношении друзей и родственников

Близкие относятся по-разному. У многих первой реакцией было непонимание: «Зачем тебе это нужно? А не опасно ли это?» Ведь никто толком не понимает, что такое хоспис. Со временем все привыкли, и мама теперь даже гордится мной. Хотя до сих пор мне задают вопросы, почему именно хоспис, а не детский дом, например. Но я не выбирала - просто так сложилось.

У меня взрослая дочь, и я хочу ей показать своим примером, что нужно внимательнее относиться к людям, уметь сочувствовать и сопереживать им, помогать, когда это необходимо. Она, конечно, пока не готова, но надеюсь, что где-то что-то у нее откладывается, когда она слышит мои рассказы о хосписе.

Об отношении к смерти

С самого начала я понимала, куда иду, - что люди здесь больны и умирают,
а я не могу на это никак повлиять. В каждый свой приход я думаю, что сегодня кого-то из пациентов могу уже не встретить. И такое не раз бывало.

Естественно, я испытываю и боль, и жалость. Но я прекрасно понимаю, что это за место и что это за болезни. И вот это понимание того, что именно текущий момент - главный, это, наверное, то основное, чему я здесь научилась. Нужно стараться дать человеку что-то, пока у него есть возможность это взять, а у меня - дать.

Петр

родственник больного, ухаживает за мамой в Центре паллиативной медицины

Об уходе за мамой

Я окончил институт, работал в оборонной промышленности, потом инженером в телецентре. Когда мама заболела, я был вынужден уйти на пенсию. И вот уже шесть лет как ей требуется моя постоянная помощь.

Фактически я обрубил все связи с моей прежней жизнью, когда она заболела. Раньше у меня было много друзей, мы ходили в походы, устраивали пикники, много времени проводили вместе. А сейчас всего этого нет. Конечно, друзья продолжают поддерживать - хорошо, что есть интернет и скайп.

Свою маму я кормлю - она не может глотать, и мне приходится помогать ей, это долго. Потом массаж. Затем она немного отдыхает, и опять время кормить. Опять отдых, и опять еда. Это непрерывный уход, ежедневная бесконечная рутинная работа. В паллиативном центре я почти все время. Раньше спал на стульях, а сейчас мне выделили отдельную койку, на которой я могу немного отдохнуть ночью. Сны мне не снятся, сплю я мало. В пять здесь уже начинают убирать, и мне приходится просыпаться.

Раз в три-четыре дня я езжу домой, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Потом сразу возвращаюсь обратно. У моей мамы все время температура, и я знаю, что должен быть рядом с ней.

О медицине

Самое трудное - это контакт с нашей медициной. Помню, мы вызывали врача восемь дней. Два раза записывались, два раза нам обещали приехать, но этого так и не произошло. И врач пришел только тогда, когда я позвонил в районный департамент здравоохранения.

Еще все врачи говорят разное. Я просто не знаю, как попасть в медицинское учреждение, где могут что-то вылечить. В 15-й больнице говорят одно, в 70-й - другое, здесь - третье.

Раньше мама лежала в 15-й больнице, но ее оттуда выписали. Я запротестовал: как же так, человек с температурой, они ведь обязаны лечить. Так мы и оказались здесь.

Я один на один с этой ситуацией. Я не верю в бога, я верю только в себя и надеюсь только на свои силы.

Круглосуточная горячая линия фонда «Вера»,
где нуждающиеся в паллиативной помощи и их близкие могут получить информационную, юридическую
и психологическую помощь:
8–800–700–84–36 .
Звонок бесплатный

Юрий

пациент выездной службы и стационара хосписа № 2

О жизни до болезни

Я женат, у нас супругой есть дочь, ей восемь лет. До своей болезни я, как и все молодые люди, гулял, работал. По профессии я техник-ремонтник, а работал на заводе - видимо, оттуда мне подарок в виде рака и прилетел. Ведь там было вредное химическое производство.

В какой-то момент я с завода уволился и начал заниматься сотовыми телефонами. А в 2013 году у меня начало болеть горло. Я пошел обследоваться и, пока ждал результатов анализов, почему-то сразу понял, что у меня рак. Просто по симптомам.

Многое зависит от тебя, от того, как ты будешь относиться к ситуации, будешь ли ты себя жалеть и заставлять это делать других. Я считаю, что жалость ни к чему

О болезни

Первое время лечение шло удачно, мы даже забыли о болезни на целый год. Но потом, в 2015 году, был рецидив, пошло осложнение на легкие, я стал задыхаться, так и попал в хоспис.

У меня четвертая стадия рака, а я надеюсь на выздоровление. Мы уже перепробовали все виды химиотерапии, однако они не помогли. И врачи прогнозируют, что у меня еще будут ухудшения состояния. Но еще есть надежда, мы еще боремся. Вот голос у меня пропал, но и в этом есть свои плюсы: когда тише говоришь, к тебе внимательнее прислушиваются.

О хосписе

Хосписа я с самого начала не боялся. Так сложилось, что у меня болела тетушка и лечилась тоже здесь. То есть я сразу знал, как тут все.

Здесь с порога ты чувствуешь другое отношение людей к себе - более внимательное. Когда меня сюда привезли, мне даже охрана помогала. В другой больнице мне врач прямо сказал, что не знает, чем мне еще помочь. А здесь я уже на третий день сам понемножку передвигаться начал. Плохо стало - я нажму на кнопку, и придет медсестра. В других же больницах не то что кнопки нет, там вообще сложно найти медсестру, чтобы получить нужное тебе лекарство. Но постепенно во всех медучреждениях меняется отношение к онкобольным. Я это даже в моей районной поликлинике чувствую.

Но несмотря на заботу врачей и волонтеров, дни здесь все равно проходят тоскливо, потому что, как ни крути, ты все равно не дома. Сперва завтрак. Потом ко мне приезжает моя матушка, и мы ходим с ней гулять - ходить мне тяжело, поэтому одного не отпускают. Потом я обедаю и сплю, смотрю телевизор, читаю книгу. Особо не порезвишься.

Еще к нам приходит сотрудник фонда «Вера» Татьяна, развлекает нас. В прошлую пятницу она приятно удивила. Я сидел грустил, а тут она - говорит, мы из ресторана заказываем еду, просите что хотите. Мне захотелось мяса, и через час привезли шашлык.

Отношение местного персонала к пациентам меня радует - ведь тут тяжело работать. Таких как я - то есть тех, кто сам может двигаться - всего два-три человека, остальные лежачие, тяжелые. Со мной в одной палате лежат два дедушки, они не встают. Их нужно кормить, мыть, ухаживать за ними. И медсестры делают это, еще и шутят при этом, стараются поднять нам настроение.

О жизни с болезнью и мечтах

Я рос в 90-е, когда некогда было переживать, надо было жить. Так что и сейчас я верю в лучшее. Приоритеты после болезни у меня не поменялись: жена и дочь всегда были на первом месте.

Я человек упертый. У меня есть жена и ребенок, мне ими надо заниматься. Сейчас я не могу работать, но все равно стараюсь помогать жене - например, занимаюсь с дочкой, чтобы у жены было поменьше забот. Сдаваться ни в коем случае нельзя.

В общем, я стараюсь не нервничать, хотя бывает иногда, конечно. В такие минуты меня поддерживают близкие - даже дочка, несмотря на то что она еще маленькая и не все понимает, подойдет, обнимет, скажет ласковые слова. Ей здесь, кстати, даже нравится - цветочки, попугай.

Когда заболеваешь, жизнь, конечно, меняется: все в ней начинает крутиться вокруг лечения. И тут многое зависит от тебя, от того, как ты будешь относиться к ситуации, будешь ли ты себя жалеть и заставлять это делать других. Я считаю, что жалость ни к чему. Я своим друзьям всегда говорю, что у меня все нормально: рак - обычная болезнь, чуть посложнее простуды. От простуды ведь тоже умирают, а с раком порой живут по многу лет.

Конечно, я мечтаю выздороветь. Все мы ходим под богом и рано или поздно умрем. Вопрос только в том, насколько рано и с какими поступками за плечами. Я хочу закончить все свои дела, хочу увидеть, как моя дочь выйдет замуж.

Сегодня мама приятно порадовала: она где-то прочитала, что ученые обнаружили в Африке землероек, которые не болеют раком. Их привезли в университет и изучают. Возможно, это поможет найти наконец лекарство от моей болезни.

От редакции: Разговор с Юрием состоялся 28 сентября 2016 года,
9 октября он ушел из жизни.

Хоспис – это место, куда приходят те, кто уже знают: чуда не будет. Сюда приходят умирать. Это – последний приют безнадежно больных… Одних приводят родственники, перекладывая уход за ними на плечи медсестер, других, одиноких, привозят сюда из больниц, с улиц, вокзалов, третьи приезжают сами, потому что не хотят умирать среди здоровых людей. Елизавета ГЛИНКА публикует в форме дневниковых записей в интернете свои заметки о работе в хосписе. В “Живом журнале” ее зовут Доктор Лиза.

Фото Владимира Ештокина, сайт

Елизавета Петровна Глинка – врач, специалист в области паллиативной медицины, создатель и руководитель первого бесплатного украинского хосписа, открытого 5 сентября 2001 года в Киеве. Там стационарно пребывают около 15 пациентов, кроме того, программа “Уход за больными дома” охватывает еще более 100 человек. Помимо Украины, Елизавета Глинка курирует хосписную работу в Москве и Сербии.

На всех фотографиях рядом с больными у нее живая улыбка и сияющие глаза. Как может человек пропустить через свое сердце сотни людей, похоронить их – и не ожесточиться, не покрыться корой равнодушия, не заразиться профессиональным цинизмом медиков? А ведь на ее плечах вот уже пять лет огромное дело – бесплатный хоспис (“за смерть нельзя брать деньги!”). У доктора Лизы, ее сотрудников и волонтеров, девиз: хоспис – место для жизни. И жизни полноценной, хорошего качества. Даже если счет идет на часы. Здесь хорошие условия, вкусная еда, качественные медикаменты. “Все, кто у нас побывал, говорят: как у вас хорошо! Как дома! Здесь хочется жить!”

Как ей удалось найти средства на оснащение такой больницы, да еще в конце 90-х? Правда, сама она говорит, что гораздо труднее оказалось поддерживать хоспис на должном уровне. Но и на это она как-то умудряется находить средства.

Сначала люди не верили, что все это – бесплатно. Но для доктора Лизы это принципиально важно: любой человек, богат он или беден, должен иметь возможность умереть достойно. Ведь смерть не выбирает, за кем прийти…

Все, о чем она пишет и рассказывает, для большинства из нас – terra incognita. Что мы знаем о хосписах? А о тех, кто в них находится? А об их проблемах? Доктор Лиза говорит, что между обитателями хосписа и нами есть только одна разница: они знают, сколько им примерно осталось, а мы еще нет. И еще она говорит, что учится у своих больных. Хоспис – это школа жизни.

Про бомжиху Верку

Так ее звали все. А по справке из домоуправления – Вера Васильевна. По той же справке ей было 48 лет. А выглядела на 70. Худая, с двумя зубами во рту. Старшего сына убили в пьяной драке. Младший – ему всего 19 лет, пьет.

Забрали в хоспис. Плакала, извинялась перед всеми. Ночью я зашла к ней посмотреть, спит ли. Таким больным мы даем немного водки, так как резко прекращать пить для них – большая проблема. Вера отказалась.

Лежала тихо, приложив голову к магнитофону.

– Вера, как Вы?

– Господи, слушаю, второй день слушаю. Прости меня, Господи…

Спросила сестер, что слушает. Ответили, что все дни в хосписе слушает чтение Евангелия, записанного на кассеты. Из хосписного храма дали.

Не знаю, причастилась ли она. Умерла Вера ночью.

Тритон

Был у меня лет пять назад пациент В. 45 лет. Благополучный, самодостаточный, очень богатый. У него была кличка Тритон. Так его звали между собой те, кто с ним работал.

В хоспис его привезли из-за границы. Так уж сложилось, что из близких у него остались только телохранитель и шофер. Жена с ним рассталась. Бывшие подчиненные привозили документы на подпись, стараясь сохранять оптимизм, и поспешно уходили, тщательно закрывая за собой дверь в палату. Телохранитель с шофером выполняли роль сиделок, а вечерами, когда В. спал, рассказывали медсестрам о его былой крутости.

Еду он заказывал только из ресторана, спиртные напитки ему приносил из “старых запасов” все тот же телохранитель. На приколе около хосписа стоял роскошный Мерседес. В палате все было его – телевизор, белье, одежда, пеленки. Он не хотел ничего казенного.

Он провел в хосписе пять полных месяцев. Был всем доволен и своим поведением полностью опроверг расхожее заблуждение моего персонала о том, что “все богатые сволочи”. Веселый, хорошо образованный, очень остроумный человек. Он не допускал мыслей о смерти. Не спрашивал о результатах обследований. Не говорил о будущем. Он был уверен, что из хосписа поедет в клинику в Германии.

За пять месяцев мы сильно подружились. И вот наступил момент, когда он не смог встать, и, так как говорить о выздоровлении уже не приходилось, я спросила его, чего бы ему сейчас хотелось. Я ожидала услышать просьбу отвезти его в Испанию, заказать редкое лекарство или привезти какого-нибудь консультанта. Цветы, виски, новый телефон, машину, сменить охрану… А он попросил принести ему козленка. Маленького козленка с непробившимися рожками. Оказалось, что В. вырос в деревне. Его растила мать – отец умер очень рано. И единственным светлым воспоминанием для него был маленький козленок, с которым он играл, когда был мальчиком.

Козленка я ему принесла. Он обкакал всю ординаторскую и непрерывно орал или блеял – уж не знаю, как правильно сказать. Зайдя в палату, санитарка сказала В., что “сейчас будет сюрприз”. Принесли козленка. Он был совсем маленьким, с не отвалившимся еще пупочком. Его дали “напрокат”. До вечера.

В. не мог встать, и козленка положили в кровать.

Он обнял его и заплакал.

Впервые за пять месяцев.

Зеркало

Эту женщину звали Варей, она работала на конфетной фабрике, в цехе, который делал халву в шоколаде. Разведена, детей нет. Вот и вся история жизни. Когда к ней приходили шумные подруги по работе, палата долго пахла шоколадом и карамелью.

У нее еще не отросли волосы после последней химиотерапии, и она была похожа на облетевший одуванчик.

Варя попросила принести ей телефон.

– Я позвоню ему. Как Вы считаете?

– Мы были женаты десять лет. Попрощаться. Ведь я скоро умру.

После звонка она попросила, если можно, одеться в не больничную одежду. В понедельник вечером. А точнее – в семь вечера.

– Варя, он придет?

– Да, – она опустила глаза и даже порозовела.

Вечером я помчалась на рынок покупать ей парик – все косынки, которые мы с ней перемеряли, Варе не нравились. Купила. Пепельного цвета со стрижкой каре. Варя надела парик и попросила принести ей зеркало. В палате зеркал нет, я отвела ее в ординаторскую и вышла.

– Варя, да неужели это ты? – донеслось из-за двери. – Так похудела, но такая же красивая!

Сама с собой она там разговаривает или с воображаемым собеседником? Я отошла от двери. Стало неловко – как будто подслушивала что-то очень личное.

В понедельник мы наряжали Варю. С обеда до позднего вечера она просидела в коридоре хосписа, отказываясь даже выпить чаю.

Он все-таки пришел. Через две недели. Вари уже не было.

А я долго еще не могла покупать в кондитерском магазине халву в шоколаде.

Стасик

Совсем маленьким в 1945 году он подорвался на мине. Ему оторвало стопу и пальцы на одной руке. Это все, что мне было известно о нем. Судя по истории болезни, родственники сдали его в дом инвалидов. Оттуда я его и забрала для обезболивания.

Стасик не мог нормально разговаривать, среди многих отклонений у него было расстройство речи, называемое эхолалией.

То есть на вопрос: “Больно?” – он отвечал: “Больно”.

“Не болит?” – “Не болит”. Так и общались.

Новые слова он повторял по несколько раз.

“Ли-за. Лу-блю. Ма-шин-ки. Муль-ти-ки”.

У него не было среднего настроения. Эмоции выражал или в смехе, или в плаче. И то и другое делал от всей души.

Стасик провел у нас три месяца. Он был обезболен, и так как в хосписе катастрофически не хватало мест, я выписала его обратно в дом инвалидов, оставив его на выездной службе. Я считала его умственно отсталым, из таких, кому все равно, где находиться. Но когда санитары из дома инвалидов приехали его забирать, он громко заплакал. Я пришла в палату, начала объяснять, что он поедет домой, а мы будем приходить к нему в гости. Стасик уткнулся носом в стену и не ответил ничего. Даже не повторил, как делал раньше.

Когда его увозили, он закрыл лицо руками и не посмотрел на меня.

Сын

Старика привезли в конце рабочего дня. Из анамнеза удалось установить, что живет он один, лечения не получал или получал давно. Опустившийся, с запахом устоявшегося перегара, безразличный к окружающему. Подняв карточку в архиве, узнали, что болен он почти пять лет, была операция, в больнице не появлялся с момента операции. Больше не обследовался, не наблюдался, не приходил, на звонки из регистратуры не отвечал.

На следующее утро в хоспис пришел мужчина – спросил, поступал ли к нам больной Н. Сестры отправили его ко мне в ординаторскую.

– Вчера привезли Н. В какой он палате?

– В шестой. А Вы родственник?

Мужчина вздохнул, и, глядя в пол, ответил:

– Вас проводить к нему?

– Нет. Скажите, что ему нужно принести?

– Может, еду, что-нибудь, что он любит.

– А что он любит?

– Не знаю. Думала, Вы скажете.

– Он не жил с нами. Тридцать лет назад развелся с матерью.

– Я могу пройти в палату с Вами.

– Нет. Не могу.

– Почему?

– Ненавижу. Я из-за матери пришел. Она просила.

– Он Вас обижал?

– Не помню. Пил. Помню, как мать плакала.

Он приходил каждый день, как по часам, и с пяти до семи сидел в холле хосписа, сцепив руки и глядя в одну точку. Иногда, устав сидеть, подходил к окну и подолгу смотрел на улицу. Справлялся о состоянии Н., приносил фрукты и пеленки и уходил, чтобы вернуться на следующий день и проделать то же самое.

Это продолжалось почти месяц. Изо дня в день. С пяти до семи.

Когда Н. умер, мы позвонили по указанному им телефону. Было три часа дня. Через полчаса он был в хосписе. Спросил, что нужно делать и куда идти, чтобы похоронить. Мы готовили необходимые бумаги, я попросила подождать немного, пока будет готов эпикриз.

Он подошел к закрытой двери палаты, где лежал Н., взглянул на меня вопросительно, и, когда я кивнула, немного постоял молча и – все же вошел туда.

Жизнь продолжается

Ольге было 25. Худенькая, с большими синими глазами. Двое детей. Мальчик и девочка, погодки – 4 и 5 лет. Муж старше ее лет на десять. Она не работала. Рано выйдя замуж, занималась детьми и домом.

Меланома, болела 3 года, процесс остановить не смогли. Привезли из дома – квартира маленькая, муж не хотел, чтобы дети видели, как умирает их мать.

Метастазы в позвоночник, боли.

Она все время ждала детей. К их приходу подкрашивала губы и переодевалась в привезенную из дома одежду. Для них она откладывала фрукты, которые давали на полдник. Под подушкой держала зеркало, в которое обязательно смотрелась, когда слышала шаги около своей палаты.

Их приводил муж, почти каждый день. В первые визиты дети жались к кровати, дарили маме свои рисунки. Тихонько приходили и уходили, держась за руку отца.

За неделю освоились – стали играть с рыбками и канарейками в коридоре хосписа, любили подглядывать в другие палаты и часто спрашивали, что у нас будет на ужин. Санитарки плакали, кормили их тем, что принесли для себя на суточное дежурство, и переплетали девочке лохматые косички, которые отец так и не научился заплетать.

Потом стали приходить реже. Ольга плакала и молчала. Муж звонил редко.

Недели через две отец привел их снова. У девочки были красивые бантики, мальчик – в свежевыглаженной рубашечке. Есть они больше не хотели. И картинок с собой не принесли. Постояли у Ольгиной кровати и сказали, что сегодня идут в зоопарк.

Проводив их до лифта, я вернулась в отделение. Санитарка смотрела в окно.

– Смотрите, доктор!

Я подошла и увидела, что около ворот больницы стоит молодая женщина. Выйдя из дверей, дети бросились к ней, каждый взял ее за руку и, припрыгивая, пошли прочь.

Мы помолчали.

А потом пошли в палату, где громко плакала Ольга.

Матери

Они приходят тихо, держа на руках или за руку своих детей. Смотрят в глаза и спрашивают, были ли в моей практике чудеса. Говорят мало, вообще не едят, спят урывками и ставят свечки в храме хосписа.

До поступления в хоспис испробовано все – доступное и недоступное: операции, химии, облучения, изотопы, антитела… Перечень проведенного лечения одновременно характеризует и достижения нашей медицины, и наше бессилие перед смертью. Итог – маленькая бумажка, подписанная тремя докторами – направление в хоспис.

Утром моя ординаторская напоминает приемную какого-нибудь депутата: посетители с просьбами помочь, купить, положить, дообследовать, отпустить в отпуск. Только матери хосписных больных никогда и ни о чем для себя не просят.

Своим взрослым детям они поют колыбельные, которые пели, когда они были маленькими. Когда поют, они раскачиваются в такт незатейливой песенке, как будто качают ребенка на руках. С маленькими они настолько слиты воедино, что говорят: “мы поели, поспали, пописали…”

“Не плачь, мама!” – просят их дети, если видят на глазах слезы. Матери вытирают слезы и больше при детях не плачут. Ни у одной из них я не видела истерики. Наверное, чтобы не закричать, они закрывают рот рукой, когда выслушивают от нас неутешительные прогнозы.

После смерти ребенка у них откуда-то находятся силы на оформление бесконечного количества бумаг и похороны.

Я помню, как одна мать, заполняя стандартное заявление с просьбой не делать вскрытие ее умершего сына, написала под диктовку слова “прошу не вскрывать тело моего сына…” и вдруг сказала:

– Доктор, а ведь это уму непостижимо, что я пишу….

Потом, после сорока дней, они приносят в хоспис фото своих детей. И подписывают сзади: Елизавете Петровне от мамы Инночки, Коленьки, Игоря…

Это они, матери, попросили меня обязательно разбить в хосписе цветник в память их детей. Когда будет достроено новое здание. Если оно будет достроено…

Страстная Пятница

Вот уже третий год с наступлением Страстной Пятницы я вспоминаю мальчика Игоря. Ему было 13 лет. Его отец -православный сельский батюшка. Узнав о болезни сына – а мальчик заболел, когда ему было два года,– отец дал обет: он оставил светскую работу и посвятил себя служению Богу. Закончил Духовную академию, был рукоположен. Приход ему достался маленький и заброшенный. Своими руками восстанавливал храм, библиотеку и трапезную.

Жила семья неподалеку от хосписа в однокомнатной служебной квартире, полученной от ЖЭКа, в который отец Георгий специально для этого устроился дворником.

Мальчик был измученным болезнью, слабеньким, но очень мужественным. Он редко плакал, мало просил, и единственным из его капризов было “попить с Петровной чаю”. Он приглашал меня в палату, и мы с отцом Георгием и матушкой Таней пили чай, обсуждая погоду, цветы и приходские дела.

В чистый Четверг Игорь объяснял мне, что надо с раннего утра обязательно умыться холодной водой, самой холодной в хосписе. “Самая холодная” оказалась в ординаторской. В пять утра он уже плескался в раковине. Потом отец вместе с другим священником причастили его и украсили палаты вербой.

Отец Георгий по три часа добирался в электричках до своего храма: вставал в четыре утра, ехал на службу, исповедовал, причащал, наставлял, а вечером возвращался в хоспис, где доживал последние дни его сын.

Так было и в Страстную пятницу.

С Игорем осталась мать. Мы вместе сидели у его постели, когда началась агония. Я взяла ее за руки, так мы и держались друг за друга еще некоторое время после того, как он перестал дышать. Таня не плакала, мы долго сидели, обнявшись, и молчали.

Я долго дозванивалась отцу Георгию. Наконец, трубку взяла какая-то женщина и сказала, что батюшка выносит Плащаницу и подойти не может.

После службы кто-то привез его на машине попрощаться с сыном.

Хоронили Игоря в воскресенье под пение “Христос Воскресе!”.

Отец Георгий продолжает служить в том же храме и приезжает в хоспис днем и ночью, когда в нем есть нужда: причащает умирающих детей, утешает родителей, исповедует самых сложных больных, которые не идут на контакт практически ни с кем. Он же их и отпевает. Он никогда не берет за требы ни денег, ни подарков. Совсем недавно я узнала, что ни один из тех, кого отца Георгий окормлял в хосписных палатах, не знает о том, что у него здесь три года назад умер сын.

Карасики

Самуил Аркадьевич Карасик и Фира (Эсфирь) Карасик. Одесситы, Бог знает как оказавшиеся к старости в Киеве. В хоспис он привез её на коляске, тщательно осмотрел все комнаты и выбрал ту, что светлее, но гораздо меньше других палат.

– Фира любит солнце. Вы знаете, какое было солнце в Одессе? – Карасик задирал голову и смотрел на меня, щуря хитрые глаза. – Нет, Вы не знаете, доктор. Потому что тут нет такого солнца, в вашем Киеве.

– Шмуль, не забивай баки доктору, – вступала Фира,– она нас таки не возьмет сюда.

После этого следовала перебранка двух стариков, и вставить слово было практически невозможно.

Оглядевшись, Карасик объявил, что завтра они переезжают.

– В смысле, госпитализируетесь? – поправила я.

– Пе-ре-ез-жа-ем, доктор. Карасики теперь будут жить здесь, у вас.

Наутро перед глазами санитарки стоял Карасик в шляпе и галстуке и Фира в инвалидной коляске, державшая на коленях канарейку в маленькой клетке.

– Это наша девочка, она не будет мешать.

Санитар из приемного молча снёс связку книг, коробку из-под обуви чешской фирмы Цебо, на которой было написано от руки ФОТО, рулон туалетной бумаги и аккордеон.

– Мы насовсем. Вот и привезли всё, чтобы не ездить по сто раз.

– Послушайте, Карасик, насовсем не получится.

– А! Доктор, я не маленький мальчик. Отстаньте.

Так и переселились. Фира не выходила из палаты, по вечерам мы слышали, как они подолгу разговаривали, смеялись или ругались между собой.

Карасик, в отличие от жены, выходил в город и рвал на клумбах больницы цветы, которые потом дарил своей Фире, заливая ей про то, как купил их на рынке. Но цветы, понятное дело, были не такие, как в Одессе.

Общаясь с ними, я поняла, что Одесса – это такой недостижимый рай, в котором всё лучше, чем где-нибудь на земле. Селедка, баклажанная икра, погода, цветы, женщины. И даже евреи. Евреи в Одессе – настоящие. Про Киев молчал.

Один раз они спросили меня: “А Вы еврейка, доктор?” Получив отрицательный ответ – хором сказали: “Ах, как жалко, а ведь неплохая женщина!”.

Потихоньку от меня Карасик бегал по консультантам, убеждая взять Фиру на химиотерапию, плакал и скандалил там. А потом мне звонили и просили забрать Карасика обратно, так как он не давал спокойно работать.

Карасик возвращался, прятал глаза и говорил, что попал в другое отделение, перепутав этажи. Он регулярно перепутывал второй этаж с седьмым, потому что не верил, что Фира умирает. И очень хотел её спасти, принося разным врачам заключение от последнего осмотра.

А вечером Фира играла на аккордеоне, а Карасик пел что-то на идиш.

А потом Фира умерла. Карасик забрал свои немногочисленные вещи. Канарейка живет у меня в хосписе. А его я встречаю иногда, когда езжу в Святошино на вызов.

Андрей и Ольга

Им было по 24 года. Пять лет прошло с тех пор, как они венчались у нас в хосписе. Красивая пара.

Андрей заболел внезапно. Его пытались лечить в нескольких больницах. Позади масса консилиумов – и приговор: “Безнадежен”. В хоспис.

Ольга зашла к нам вместе с матерью Андрея. Имени матери не помню – но ее лицо и глаза, как будто расколотые болью пополам, узнаю сразу даже сейчас.

Оля – большеглазая, с каштановыми волосами, высокая и тоненькая. Она не находила себе места, металась по палате и отделению, открывала и закрывала двери, отвечала на бесконечные звонки друзей по обоим телефонам – своему и мужа. Подходила к окну, смотрела в него, подходила к кровати. Говорила с Андреем, плакала, снова говорила, снова плакала. Заходила в церковь, ставила очередную свечу и возвращалась в палату.

– Он поправится, потому что я его люблю!

А ему становилось хуже очень быстро.

Как-то вечером Ольга влетела в ординаторскую и сказала:

– Я хочу обвенчаться. Это можно?

– Можно, если согласится священник.

– Мне надо сейчас, я чувствую. Ведь если мы повенчаемся, то мы встретимся с ним после смерти.

Это было не вопрос – это было утверждение.

Священник венчал их на следующее утро. Мы были свидетелями и держали свечи и венцы. Андрей лежал. Мы плакали. Венчальная свеча дрожала в его руке, и Ольга держала ее вместе с ним.

После Таинства она, счастливая, поехала вместе с мамой Андрея встретить кого-то из родственников. А через час мы позвонили ей и попросили вернуться.

Когда они вернулись, Андрея уже не было.

Бегущие шаги и крик: “Андрей, ну не надо!”.

Еще через час я спросила:

– Оля, что мы можем для тебя сделать?

– Я к нему хочу.

Она как ребенок, прижалась ко мне и долго плакала.

Она пишет в хоспис письма. И до сих пор подписывает их – Андрей и Ольга.

“Огромное спасибо Вам за Вашу любовь и заботу! Здесь мы чувствовали себя так хорошо и тепло, как дома. Так держать! Продолжайте помогать! Делайте добро – нам это нужно. Огромное спасибо всем, особенно Елизавете Петровне.

С уважением, Оля и Андрей”.

Эта запись сделана в книге отзывов на следующий день после венчания и смерти Андрея.

Неизлечимо больной ребенок... Эта трагедия может случиться в жизни каждого из нас, и тогда встает главный вопрос: где искать поддержки, когда надежды больше нет. Девиз детского хосписа "Дом с маяком" - "Это не про смерть, а про жизнь" . На попечении хосписа находятся дети с неизлечимыми заболеваниями и именно их истории легли в основу специального проекта “Время жить ” на "Д o машнем". Премьера - 8 апреля.

Часто мамам знакомые и врачи говорят, что они не справятся одни, когда папы бросают их. Детей не берут в детские сады и школы, предлагая "родить второго". И самое страшное - маленьким пациентам не оказывают квалифицированной медицинской помощи, врачи ставят на них крест и ничего не делают, пока ребенок страдает от боли. “Dомашний ” расскажет о пациентах хосписа и их мамах, о врачах и людях, посвятивших себя помощи детям, а также постарается разрушить мифы о неизлечимых заболеваниях и том, как можно с этим жить.

Миф первый "Ты не справишься одна"

По статистике треть отцов оставляют семьи с ребенком-инвалидом и больше никак не участвуют в их жизни. Молодая мама Дарья Гусева уже три года воспитывает Сашеньку. Ребенок задохнулся во время родов и теперь живет с диагнозом ишемическое поражение ЦНС. Девочка не видит, не слышит, не двигается, но живет и дышит с помощью трахеостомы и кислородного концентратора. Отец бросил семью, как только узнал о диагнозе дочери и решении Дарьи не отдавать ребенка в интернат. Но мама говорит, что она счастлива возможности давать своему ребенку самое лучшее.

Миф второй "Неизлечимых детей не надо учить"

Из 198 дошкольников, опекаемых Детским хосписом "Дом с маяком", в детский сад сейчас ходят только 24 ребенка. Только 50 школьников из 155 учатся. В университет сумел поступить один молодой человек из нескольких десятков. В нашей стране не понимают, зачем учиться неизлечимому ребенку, а ведь дети хосписа мечтают ходить в школу. Артему Комарову девять лет, но ходит он во второй класс. У него врожденная мышечная дистрофия - мальчик не может сам даже сидеть, у него очень слабые ручки. Но на электроколяске, купленной хосписом, он ездит в обыкновенную школу города Дубна в Подмосковье, директор которой захотел взять мальчика, несмотря на кучу проблем с установкой подъемников и пандусов. Работники хосписа помогли Артему осуществить мечту и смогли договориться со школой, где приняли Артема, несмотря на его диагноз.

Миф третий "Если нельзя вылечить, значит - нельзя помочь"

Маленький Федя Распопов тихо умирал в детском доме. В его истории болезни - огромное множество диагнозов и персонал не понимал, как за ним ухаживать. Однажды в детский дом пригласили выездную службу хосписа, чтобы обучить нянечек. Так началась удивительная история. Успешная бизнес-вумен Татьяна Конова откликнулась на объявление хосписа в фейсбуке привезти Феде игрушку. Влюбилась и забрала его к себе, стала приемной мамой. К сожалению, мальчика нельзя вылечить. Но как разителен контраст между его жизнью в детдоме без специального ухода - и дома, с мамой, с поддержкой хосписа.

Миф четвертый "Хоспис - это когда ничего уже сделать нельзя"

Тринадцатилетний улыбчивый высокий красавец Максим Безуглый гонял в футбол с друзьями. Прыжок, другой, повис на воротах - они покачнулись под весом и упали. Верхняя перекладина ударила по голове, сломав кости черепа. Врачи говорили, что травма не совместима с жизнью, что он всегда будет на аппарате вентиляции легких. Трагедия разделила все на “до ” и “после ” . Было многое, но сейчас Максим дома. Дышит и ест сам. Каждый день родители делают что-то, от чего Максу становится лучше.

Главный врач хосписа Наталья Савва рассказывает о том, как качественный уход продлевает жизнь детей и возвращает в нее радость.

Миф пятый "Если смерть неизбежна, сделать ничего нельзя"

Мама Елена в декабре 2016 похоронила дочку Пелагею, которая была под опекой хосписа. У нее было врожденное генетическое заболевание, она прожила девять месяцев в больницах и реанимациях. У девочки остановилось сердце. Сейчас Елена признается, эти 9 месяцев рядом с ней были только работники хосписа. Они помогли ей принять неизбежное.

Жизнь всегда сильнее смерти, даже если у черты стоят самые маленькие и беззащитные. “Домашний ” уверен: даже если почти не осталось сил и веры - "Время жить"!

Share on Facebook Share0 Share on TwitterTweet Share on Google Plus Share0 Share on LinkedIn Share0 Send email Mail0Total Shares