Волшебная нора. Томас манн волшебная гора. «Волшебная гора» - сюжет

Томас Манн

Волшебная гора

© S.Fischer Verlag AG, Berlin, 1924

© Перевод. В. Станевич, наследники, 2015

© Перевод. В. Курелла, наследники, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Вступление

История Ганса Касторпа, которую мы хотим здесь рассказать, – отнюдь не ради него (поскольку читатель в его лице познакомится лишь с самым обыкновенным, хотя и приятным молодым человеком), – излагается ради самой этой истории, ибо она кажется нам в высокой степени достойной описания (причем, к чести Ганса Касторпа, следует отметить, что это именно его история, а ведь не с любым и каждым человеком может случиться история). Так вот: эта история произошла много времени назад, она, так сказать, уже покрылась благородной ржавчиной старины, и повествование о ней должно, разумеется, вестись в формах давно прошедшего.

Для истории это не такой уж большой недостаток, скорее даже преимущество, ибо любая история должна быть прошлым, и чем более она – прошлое, тем лучше и для ее особенностей как истории и для рассказчика, который бормочет свои заклинания над прошедшими временами; однако приходится признать, что она, так же как в нашу эпоху и сами люди, особенно же рассказчики историй, гораздо старее своих лет, ее возраст измеряется не протекшими днями, и бремя ее годов – не числом обращений Земли вокруг Солнца; словом, она обязана степенью своей давности не самому времени ; отметим, что в этих словах мы даем мимоходом намек и указание на сомнительность и своеобразную двойственность той загадочной стихии, которая зовется временем.

Однако, не желая искусственно затемнять вопрос, по существу совершенно ясный, скажем следующее: особая давность нашей истории зависит еще и от того, что она происходит на некоем рубеже и перед поворотом, глубоко расщепившим нашу жизнь и сознание… Она происходит, или, чтобы избежать всяких форм настоящего, скажем, происходила, произошла некогда, когда-то, в стародавние времена, в дни перед великой войной, с началом которой началось столь многое, что потом оно уже и не переставало начинаться. Итак, она происходит перед тем поворотом, правда незадолго до него; но разве характер давности какой-нибудь истории не становится тем глубже, совершеннее и сказочнее, чем ближе она к этому «перед тем»? Кроме того, наша история, быть может, и по своей внутренней природе не лишена некоторой связи со сказкой.

Мы будем описывать ее во всех подробностях; точно и обстоятельно, – ибо когда же время при изложении какой-нибудь истории летело или тянулось по подсказке пространства и времени, которые нужны для ее развертывания? Не опасаясь упрека в педантизме, мы скорее склонны утверждать, что лишь основательность может быть занимательной.

Следовательно, одним махом рассказчик с историей Ганса не справится. Семи дней недели на нее не хватит, не хватит и семи месяцев. Самое лучшее – и не стараться уяснить себе заранее, сколько именно пройдет земного времени, пока она будет держать его в своих тенетах. Семи лет, даст Бог, все же не понадобится.

Итак, мы начинаем.

Глава первая

В самый разгар лета один ничем не примечательный молодой человек отправился из Гамбурга, своего родного города, в Давос, в кантоне Граубюнден. Он ехал туда на три недели – погостить.

Из Гамбурга в Давос – путь не близкий, и даже очень не близкий, если едешь на столь короткий срок. Путь этот ведет через несколько самостоятельных земель, то вверх, то вниз. С южногерманского плоскогорья нужно спуститься на берег Швабского моря, потом плыть пароходом по его вздымающимся волнам, над безднами, которые долго считались неисследимыми.

Однако затем путешествие, которое началось с большим размахом и шло по прямым линиям, становится прерывистым, с частыми остановками и всякими сложностями: в местечке Роршах, уже на швейцарской территории, снова садишься в поезд, но доезжаешь только до Ландкварта, маленькой альпийской станции, где опять надо пересаживаться. После довольно продолжительного ожидания в малопривлекательной ветреной местности вам наконец подают вагоны узкоколейки, и только с той минуты, когда трогается маленький, но, видимо, чрезвычайно мощный паровозик, начинается захватывающая часть поездки, упорный и крутой подъем, которому словно конца нет, ибо станция Ландкварт находится на сравнительно небольшой высоте, но за ней подъем идет по рвущейся ввысь, дикой, скалистой дороге в суровые высокогорные области.

Ганс Касторп – так зовут молодого человека – с его ручным чемоданчиком из крокодиловой кожи, подарком дяди и воспитателя – консула Тинапеля, которого мы сразу же и назовем, – Ганс Касторп, с его портпледом и зимним пальто, мотающимся на крючке, был один в маленьком, обитом серым сукном купе; он сидел у окна, и так как воздух становился к вечеру все свежее, а молодой человек был баловнем семьи и неженкой, он поднял воротник широкого модного пальто из шелковистой ткани. Рядом с ним на диване лежала книжка в бумажной обложке – «Ocean steamships» , которую он в начале путешествия время от времени изучал; но теперь она лежала забытая, а паровоз, чье тяжелое хриплое дыхание врывалось в окно, осыпал его пальто угольной пылью.

Два дня пути уже успели отдалить этого человека, к тому же молодого, – а молодой еще не крепко сидит корнями в жизни, – от привычного мира, от всего, что он считал своими обязанностями, интересами, заботами, надеждами, – отдалить его гораздо больше, чем он, вероятно, мог себе представить, когда ехал в наемном экипаже на вокзал. Пространство, которое переваливалось с боку на бок между ним и родным домом, кружилось и убегало, таило в себе силы, обычно приписываемые времени; с каждым часом оно вызывало все новые внутренние изменения, чрезвычайно сходные с теми, что создает время, но в некотором роде более значительные. Подобно времени, пространство рождает забвение; оно достигает этого, освобождая человека от привычных связей с повседневностью, перенося его в некое первоначальное, вольное состояние, и даже педанта и обывателя способно вдруг превратить в бродягу. Говорят, что время – Лета; но и воздух дали – такой же напиток забвения, и пусть он действует менее основательно, зато – быстрее.

Нечто подобное испытывал и Ганс Касторп. Он вовсе не собирался придавать своей поездке особое значение, внутренне ожидать от нее чего-то. Напротив, он считал, что надо поскорее от нее отделаться, раз уж иначе нельзя, и, вернувшись совершенно таким же, каким уехал, продолжать обычную жизнь с того места, на котором он на мгновение прервал ее. Еще вчера он был поглощен привычным кругом мыслей – о только что отошедших в прошлое экзаменах, о предстоящем в ближайшем будущем поступлении практикантом к «Тундеру и Вильмсу» (судостроительные верфи, машиностроительный завод, котельные мастерские) и желал одного – чтобы эти три недели прошли как можно скорее, – желал со всем нетерпением, на какое, при своей уравновешенной натуре, был способен. Но теперь ему начинало казаться, что обстоятельства требуют его полного внимания и что, пожалуй, не следует относиться к ним так уж легко. Это возношение в области, воздухом которых он еще никогда не дышал и где, как ему было известно, условия для жизни необычайно суровы и скудны, начинало его волновать, вызывая даже некоторый страх. Родина и привычный строй жизни остались не только далеко позади, главное – они лежали где-то глубоко внизу под ним, а он продолжал возноситься. И вот, паря между ними и неведомым, он спрашивал себя, что ждет его там, наверху. Может быть, это неразумно и даже повредит ему, если он, рожденный и привыкший дышать на высоте всего лишь нескольких метров над уровнем моря, сразу же поднимется в совершенно чуждые ему области, не пожив предварительно хоть несколько дней где-нибудь не так высоко? Ему уже хотелось поскорее добраться до места: ведь когда очутишься там, то начнешь жить, как живешь везде, и это карабканье вверх не будет каждую минуту напоминать тебе, в сколь необычные сферы ты затесался. Он выглянул в окно: поезд полз, извиваясь по узкой расселине; были видны передние вагоны и паровоз, который, усиленно трудясь, то и дело выбрасывал клубы зеленого, бурого и черного дыма, и они потом таяли в воздухе. Справа, внизу, шумели воды; слева темные пихты, росшие между глыбами скал, тянулись к каменно-серому небу. Временами попадались черные туннели, и когда поезд опять выскакивал на свет, внизу распахивались огромные пропасти, в глубине которых лежали селения. Потом они снова скрывались, опять следовали теснины с остатками снега в складках и щелях. Поезд останавливался перед убогими вокзальчиками и на конечных станциях, от которых отходил затем в противоположном направлении; тогда все путалось, и трудно было понять, в какую же сторону ты едешь и где какая страна света. Развертывались величественные высокогорные пейзажи с их священной фантасмагорией громоздящихся друг на друга вершин, и тебя несло к ним, между ними, они то открывались почтительному взору, то снова исчезали за поворотом. Ганс Касторп вспомнил, что область лиственных лесов уже осталась позади, а с нею, вероятно, и зона певчих птиц, и от мысли об этом замирании и оскудении жизни у него вдруг закружилась голова и ему стало не по себе; он даже прикрыл глаза рукой. Но дурнота тут же прошла. Он увидел, что подъем окончен, – перевал был преодолен. И тем спокойнее поезд побежал по горной долине.

Случайная цитата из книги

«Особенно если принять во внимание, насколько женщины – вы, может быть, улыбнетесь, что я, при своей молодости, позволяю себе какие-то обобщения, – насколько они, в своем отношении к мужчине, зависят от отношения мужчин к ним – тогда и удивляться нечему. Женщины, сказал бы я, создания, в которых очень сильны реакции, но они лишены самостоятельной инициативы, ленивы – в том смысле, что они пассивны. Разрешите мне, хоть и довольно неуклюже, развить дальше мою мысль. Женщина, насколько мне удалось заметить, считает себя в любовных делах прежде всего объектом, она предоставляет любви приблизиться к ней, она не выбирает свободно и становится выбирающим субъектом только на основе выбора мужчины; да и тогда, позвольте мне добавить, свобода выбора, – разумеется, если мужчина не слишком уж ничтожен, – не является необходимым условием; на свободу выбора оказывает влияние, женщину подкупает тот факт, что ее избрали. Боже мой, это, конечно, общие места, но когда ты молод, тебе, естественно, все кажется новым, новым и поразительным. Вы спрашиваете женщину: «Ты-то его любишь?» – «Но он так сильно любит меня», – отвечает она вам. И при этом или поднимает взор к небу, или опускает долу. А представьте-ка себе, что такой ответ дали бы мы, мужчины, – извините, что я обобщаю! Может быть, и есть мужчины, которые так бы и ответили, но они же будут просто смешны, эти герои находятся под башмаком любви, скажу я в эпиграмматическом стиле. Интересно знать, о каком самоуважении может идти речь у мужчины, дающего столь женский ответ. И считает ли женщина, что она должна относиться с безграничной преданностью к мужчине, оттого что он, избрав ее, оказал милость столь низко стоящему созданию, или она видит в любви мужчины к своей особе верный знак его превосходства? В часы размышлений я не раз задавал себе этот вопрос.

– Вы затронули вашими меткими словечками исконные классические факты древности, некую священную данность, – сказал Пеперкорн. – Мужчину опьяняет желание, женщина требует, чтобы его желание опьяняло ее. Отсюда наша обязанность испытывать подлинное чувство, отсюда нестерпимый стыд за бесчувственность, за бессилие пробудить в женщине желание. »

Читать онлайн книгу «Волшебная гора»

Описание книги «Волшебная гора»

"Волшебная гора", созданный классиком немецкой литературы Томасом Манном, автором знаменитых романов "Будденброки", "Доктор Фаустус", "Иосиф и его братья", - то произведение, без которого мировая литература, несомненно, стала бы беднее. Успех книги был колоссален: уже в течение четырех лет после своего выхода в 1924 году она пережила сто изданий на пяти европейских языках. Очевидно, что Нобелевской премией, полученной в 1929 году, Томас Манн во многом был обязан не только своему первому роману "Будденброки", но и "Волшебной горе". Манн часто называл эту книгу романом о времени. И все же центральной ее идеей является идея Человека и человечности, она - центр напряженных дискуссий и непростых раздумий героев произведения и самого автора, вслед за которым мы предлагаем и читателю окунуться в сферу интеллектуального. Итак, Ганс Касторп отправляется в высокогорный туберкулезный санаторий "Берггоф" на три недели…Перевод с немецкого В. Куреллы, В. Станевич.

Описание добавлено пользователем:

Андрей Сергеев

«Волшебная гора» - сюжет

Книга начинается как характерный для немецкой литературной традиции роман воспитания. Молодой инженер Ганс Касторп приезжает навестить двоюродного брата в санатории для больных туберкулёзом, расположенном вдали от мирской суеты, высоко в Альпах, где-то рядом с Давосом. Главного героя завораживает царящий в санатории неспешный ход жизни с ежедневными ритуалами вроде измерения температуры тела и вознесения молитвы перед приёмом «питательного супа».

Ганса окружают несколько ярких персонажей, воплощающих те или иные стороны современного сознания, как то:

либерализм: адвокат и масон Сеттембрини ратует за прогресс и просвещение;

консерватизм: мистически настроенный иезуит Нафта отстаивает незыблемую ценность традиций;

гедонизм: байронический барон Пепперкорн крутит роман с русской пациенткой, мадам Шоша, которая воплощает для пациентов любовное влечение.

Ганс попеременно тянется к каждому из основных персонажей, и его трехнедельные каникулы затягиваются на семь лет. Лишь внезапный удар грома напоминает о том, что над Европой (миниатюрным отражением которой служит санаторий) сгущаются тучи мировой войны. Несмотря на постоянную близость смерти, размеренная жизнь идёт своим чередом в застывшей атмосфере «прекрасной эпохи»: пациенты до хрипоты спорят друг с другом об отвлечённых понятиях, женщины и мужчины находят время для флирта и даже спиритических сеансов.

ВОЛШЕБНАЯ ГОРА

ВОЛШЕБНАЯ ГОРА

Роман Томаса Манна (1924), классическое произведение европейского модернизма и неомифологизма. Сюжет романа разыгрывается в горном туберкулезном санатории (знаменитом Давосе), куда главный герой, молодой человек по имени Ганс Касторп, только что закончивший университет и готовящийся стать инженером на судоверфи, приезжает на три недели отдохнуть и заодно навестить своего достаточно серьезно больного двоюродного брата Иоахима Цимсена. Однако по мере своего короткого пребывания "здесь наверху", каквыражаются местные пациенты, Ганс Касторп понемногу заражается особой атмосферой, царящей здесь, между жизнью и смертью, атмосферой физического безделья и интеллектуального насыщения книгами и разговорами, вначале с итальянским гуманистом Лодовико Сетембрини а потом с его другом и оппонентом евреем-иезуитом Лео Нафтой. К тому же у Ганса Касторпа обнаруживается легкая форма туберкулеза, и он остается в санатории еще на некоторое время, потом еще на некоторое время, в результате он переживает самовольный отъезд и возвращение своего кузена, его смерть, так же как и смерть многих своих соседей по столу. Приехав на три недели, Ганс Касторп проживает "здесь наверху" в общей сложности семь лет. Название романа имеет однозначный мифологический подтекст. На волшебной горе Герзельбург находился семь лет в эротическом плену у богини Венеры средневековый миннезингер Тангейзер, герой одноименной оперы Рихарда Вагнера, музыканта и теоретика, оказавшего существенное влияние на всю культуру ХХ в. и на Томаса Манна в частности. Все эти годы Ганс Касторп живет, по выражению своего наставника Сеттембрини, в атмосфере "герметической педагогики". Вначале он полностью попадает под обаяние образованного и либерального итальянца-гуманиста, который в своем уединении, также будучи больным, трудится над "Словарем человеческих страданий". Но через некоторое время (через несколько лет - время здесь измеряется годами) появляется другой наставник-соблазнитель, иезуит Лео Нафта, чьи провокативные речи о тоталитарном большинстве масс и жесткая постоянная полемика с Сеттембрини, также влияют на мыслительные способности Ганса Касторпа, обычного молодого немецкого буржуа, попавшего в необычные условия и понемногу начинающего заниматься и самообразованием, и философствованием. Вскоре, опять-таки через несколько лет (Томас Манн вообще называет "В. г." романом о времени), Ганс Касторп убеждается, что оба его наставника просто болтуны, хотя и умные болтуны, и герой целиком отдается своей всепоглощающей болезненной любви к "русской Венере" мадам Шоша, жене русского чиновника, живущего где-то далеко на Кавказе, которая уже очень долго пребывает на Волшебной горе, то уезжая, то возвращаясь вновь. Подогреваемый лекциями психоаналитка Кроковского, который раз в неделю рассказывает о психоанализе всем желающим, Касторп вначале весьма робко ухаживает за своей избранницей, но наконец в карнавальную ночь на масленицу добивается у нее ночи любви, после чего она на следующий же день уезжает, а он остается - уже не из-за болезни, но чтобы ждать ее возвращения. И она возвращается, но не одна. Ее спутник, третий "педагог" Ганса Касторпа, огромный старый голландец мингер Пеперкорн, вовсе не вызывает у нашего героя ревности, наоборот, он чувствует, что величественный старик может дать его воспитанию новый поворот. Несмотря на свое подчеркнутое косноязычие, на первый взгляд невыгодно отличающее мингера Пеперкорна от Сеттембрини и Нафты, он чувствует себя в любом обществе царем и божеством (отчасти из-за своего огромногобогатства), и почти все оставшиеся к этому времени в живыхсотрапезники Ганса Касторпа, а также новички поклоняются этомуэкзотическому божеству. Только Сеттембрини и Нафта воротят нос,но и их побеждает обояние чудаковатого, но величественного старца. Даже любовь к вернувшейся вместе с мингером КлавдииШоша отступает перед дружбой с таким значительным человеком,который, впрочем, вскоре кончает жизнь самоубийством, не выдержав собственной философии преклонения перед "простыми радостями жизни": обильной едой, еще более обильными возлияниями, женской любовью и активным приятием всего естественного и сильного в жизни. С кончиной мингера и окончательным отъездом мадам Шоша действие на Волшебной горе как будто замедляется, и последние три - четыре года пролетают совсем незаметно и почти бессобытийно. В. г. является своеобразной энциклопедией начала ХХ в.(Время действия романа - семь лет. Начиная с 1907 г. и кончая1914-м, началом первой мировой войны, которая поднимает наконец героя из его "герметической реторты" и заставляет вернуться на равнину прошедшим полный курс воспитания, который одновременно был обрядом инициации - В. г., с одной стороны, относится к традиции "романа воспитания", но, будучи неомифологическим произведением, обряду инициации тоже придает определенную роль.) Психоанализ, исследующий сексуальность и "расчленяющий душу", рассуждения о природе времени в духе модной тогда философии Анри Бергсона, столоверчение и вызывание духов, которым увлекались в конце ХIХ и начале ХХ в., граммофон с записями классической музыки и, наконец, одно из главных чудес начала ХХ в. - кинематограф (см. КИНО). Как уже говорилось, на творчество Томаса Манна большое влияние оказали теоретические взгляды и художественная практика Рихарда Вагнера создавшего в своих зрелых операх так называемую технику лейтмотивов (см. МОТИВНЫЙ АНАЛИЗ), когда определенная мелодия или аккорд устойчиво ассоциируется с определенным персонажем. Так, например, свое эротическое увлечение Клавдией Шоша Ганс Касторп соотносит с неожиданно выплывшим ярким воспоминанием детства, когда он учился в школе и был влюблен в мальчика из соседнего класса, тоже славянина по происхождению, - Пшибыслава Хиппе. Как вспоминает Ганс Касторп, у этого мальчика были такие же "раскосые азиатские глаза", как у Клавдии. В свое время, чтобы познакомиться с Пшибыславом, Ганс попросил у него карандаш, сославшись на то, что свой он забыл дома. Через много лет на карнавале в санатории он повторил эту просьбу (карандаш, конечно, фаллический символ - (см. ПСИХОАНАЛИЗ)). Наиболее важной мифологической фигурой романа является безусловно мингер Пеперкорн. - Вот что пишет об этом исследователь мифологизма в литературе ХХ в. Е. М. Мелетинский: "Любовная связь Ганса Касторпа с Клавдией Шоша во время карнавала (его прямо называют карнавальным рыцарем) на масленицу, ее исчезновение на следующий день и возвращение через определенный срок с новым любовником - богачом Пеперкорном - хорошо укладывается в схему "священной свадьбы" богини, приуроченной к календарным аграрным празднествам. К этому надо прибавить, что Пеперкорн тут же устраивает для всех веселую попойку, имеющую характер ванхического пиршества и названную им самим праздником жизни. Да он и сам, прославляющий иррациональные силы жизни, парадоксальным образом ассоциируется с Вакхом-Дионисом, разумеется не без ницшевской оглядки на антитезу Диониса и Аполлона. Самоубийство Пеперкорна из-за наступившего бессилья ("поражения чувства перед лицом жизни", как он выражается) ведет к другой, но весьма близкой ритуально-мифологической параллели - к описанной Фрейзером в его знаменитой "Золотой ветви" ритуальной смене царя – жреца путем умерщвления одряхлевшего царя, у которого иссякла половая и магическая сила. "Царственность" Пеперкорна всячески подчеркивается. Ритуальное умерщвление царя-жреца, согласно реконструкции Фрейзера, совершается после поединка с более молодым соперником. В романе Томаса Манна ситуация как бы перевернута: здесь сначала старый Пеперкорн занимает место молодого Касторпа, и последний с этим примиряется, а после того, как Пеперкорн своим самоубийством расчищает ему место, он не пытается этим воспользоваться. Вместо ритуального поединка - борьба великодуший". Волшебная гора является одновременно царством любви и смерти. Как показал Фрейд, "бессознательно" опиравшийся на Шопенгауэра и Вагнера, любовь - инстинкт жизни - переплетается в бессознательных установках человека с влечением к смерти: эрос всегда соседствует с танатосом. Такова и любовь больного Ганса Касторпа к больной Клавдии Шоша, любовь, протекающая на фоне то и дело умирающих пациентов санатория. Поначалу Ганс Касторп увлекается идеей, в соответствии с которой болезненная любовь - смерть есть нечто позитивное и захватывающее - нечто в духе Тристана и Изольды. Но после самоубийства Лео Нафты, который энергично отстаивал именно эту точку зрения, Ганс Касторп пересматривает свои взгляды и принимает гуманистическую точку зрения Сеттембрини, согласно которой "смерть как самостоятельная духовная сила - это в высшей степени распутная сила, чья порочная притягательность, без сомнения, очень велика" и "смерть достойна почитания, как колыбель жизни, как материнское лоно обновления" (см. МИФ , ТРАНСПЕРСОНАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ). Так, перед лицом смерти Ганс Касторп познает ценность жизни, хотя происходит это как раз перед тем, как ему, возможно, суждено умереть на поле первой мировой войны, где его оставляет Томас Манн в эпилоге. Как уже говорилось, большую роль в В. г. играют рассуждения Ганса Касторпа о природе времени, что несомненно также является частью интеллектуальной энциклопедии жизни культуры начала ХХ в. В начале ХХ в. интерес к философской проблеме природы времени был огромным и разнообразным (см. ВРЕМЯ). И хотя в романе не называются ни Альберт Эйнштейн, ни Анри Бергсон, ни Эдмунд Гуссерль, ни Фрэнсис Брэдли, ни Джон МакТаггарт - все эти мыслители, так или иначе, анонимно присутствуют в рассуждениях Ганса Касторпа о времени, которое то отождествляется с пространством в духе общей теории относительности, то, наоборот, интерпретируется как сугубо внутренний феномен сознания (в духе Гуссерля и Бергсона), недоступный количественному анализу. Можно сказать, что в В. г. мифологическое циклическое время обряда инициации переплетается со становящимся линейным временем романа воспитания. Так или иначе, Ганс Касторп прошел семилетнюю инициацию и вернулся на равнину зрелым мужчиной, правда, не для совершения брака, как это предполагается после инициации, а для возможной гибели на войне, но такова уж новая мифологическая логика столетия, только начинающего показывать свои "страшные зубы". Пожалуй, в том, что касается особенностей художественной ткани романа, наиболее интересна его артикулированная традиционность стиля. Здесь мы не найдем почти никаких принципов прозы ХХ в., которые характерны для Джойса и Кафки, современников Томаса Манна, или Фолкнера Борхеса, Кортасара. В В. г. нет потока сознания, хотя из описания косноязычной речи мингера Пеперкорна ясно видно, что Томас Манн потенциально владеет этой техникой. Не найдем мы в В. г. текста в тексте и элементов интертекста, которые потом появятся в большом количестве в романе "Доктор Фаустус" (см. ДОКТОР ФАУСТУС). Но, пожалуй, именно поэтому В. г. представляет собой совершенно удивительное произведение, модернизм которого весь скрыт на глубине художественной структуры, а весьма сдержанный, даже временами "реалистически" сочный стиль делает этот текст уникальным в его одновременной интеллектуальной насыщенности и чисто беллетристической увлекательности.

Словарь культуры XX века . В.П.Руднёв .

Смотреть что такое "ВОЛШЕБНАЯ ГОРА" в других словарях:

Der Zauberberg … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Волшебная страна (значения). Волшебная страна мир, описанный в сказочных повестях А. М. Волкова. Поскольку первая книга цикла «Волшебник Изумрудного города» является весьма… … Википедия

Волшебная страна мир, описанный в сказочных повестях nobr|А. М. Волкова. Поскольку первая книга цикла «Волшебник Изумрудного города» является пересказом сказки «Удивительный Волшебник из Страны Оз» (en. «The… … Википедия

- (Mann) (1875 1955), немецкий писатель. Брат Г. Манна. С 1933 в антифашистской эмиграции, с 1938 в США, с 1952 в Швейцарии. В «семейной хронике» буржуазной семьи (роман «Будденброки», 1901), философский роман «Волшебная гора» (1924), «Доктор… … Энциклопедический словарь

Томас Манн Thomas Mann Имя при рождении … Википедия

Оценил книгу

На самое любимое труднее всего писать отзывы. Как рецензировать то, что так близко сердцу и уму? Как рассказывать о том, что стало своим на долгие годы, может быть, на всю жизнь?

Очень долго после того, как для меня закончилось долгое, прекрасное, умное, восхитительное, глубокое, интересное, философское, историческое, провидческое, ироническое, серьезное, классическое, модернистское, романтическое, изумительное повествование гениального Томаса Манна, я искала нечто похожее.
Искала и не находила, пока не узнала о долгом, прекрасном, философском "Человеке без свойств" и немного смирилась с окончанием "Волшебной Горы".

Есть книги, которые не должны заканчиваться. Есть книги, которые должны быть огромными, есть истории, которые должны быть длинными, есть проблемы, которые интересно обсуждать и анализировать долго, есть рассказчики, которых хочется слушать без конца.

И Томасу Манну ой как есть что рассказать. История туберкулезной лечебницы в Швейцарских горах. История Ганса Касторпа, чудесного юного Ганса, этого пытливого и несколько наивного наблюдателя, честного и правдивого, порой слегка восторженного наблюдателя, глазами которого мы видим других ярких персонажей романа.

История культуры, история религии, история человечества.

У этого блестящего романа возможно так много прочтений. Выросшее из иронической аллегории, когда Манн наблюдал за жизнью реального швейцарского санатория, в котором короткое время находилась его жена, повествование превратилось в мощнейшее философское исследование жизненных основ, в изумительно тонкий психологический анализ разных типов человеческого характера и человеческих отношений, в увлекательный экскурс в историю религии и историю вообще.

Образ Европы накануне Первой Мировой. Прекрасный мир, который вот вот исчезнет.

Манн пишет блестяще, его язык изумителен, его идеи интересны и сильны, его выводы мощны, честны и для меня абсолютно правдивы, его рассказ увлекает, его философские рассуждения приводят меня в восторг.

Для меня Томас Манн - это совершенный писатель. А "Волшебная Гора" - совершенное произведение.

Оценил книгу

Чтение "Волшебной горы" Томаса Манна - занятие, если можно так выразиться, устаревшее. "Волшебная гора", на мой личный взгляд, просто не терпит спешки, не терпит электронного ридера, чтения урывками в метро или в очереди. Сама ткань книги сопротивляется такому кощунственному отношению, всем существом бунтует против него - и смысл почти тут же начинает ускользать, как бьющаяся в руках рыба, и приходится перечитывать уже дома, в спокойной обстановке, уделив книге как минимум два часа своего времени, отключившись от всего мира, иначе получить от нее всю полноту удовольствия невозможно. "Волшебная гора" - в высшей степени своенравная книга, если слово "своенравный" вообще можно применить к неживому предмету.

Наверное, именно поэтому два долгих года к "Волшебной горе" я не обращался - не было возможности на много часов выпасть из этого современного ритма. Но рано или поздно приходит время для каждого момента в жизни, так пришел и момент, когда я отправился вместе с Гансом Касторпом наверх - в абсолютное чарующее безвременье.

Особенность "Волшебной горы" в ее всесторонней, целостной полноте на всех уровнях восприятия. Мне часто встречаются книги, чарующие своей канвой, построением, общим замыслом. Еще чаще - книги, восхищающие своими деталями, моментами, чертами. Иногда - книги, сочетающие в себе эти два пласта и тянущиеся к более высокому уровню, к самой жизни - и достигающие этой цели на энное количество процентов. И до невероятия редко - книги-в-себе, отдельный слой реальности, в котором есть и то, и другое в самой что ни есть полной мере. К числу этих подследних и принадлежит "Волшебная гора".

Об общем и частностях "Волшебной горы" можно говорить очень долго - да лучше и не говорить вовсе, а просто взять и окунуться в нее. Я же отмечу одну показавшуюся мне интересной особенность "Волшебной горы", которая почему-то на удивление сильно бросилась мне в глаза:
"Волшебную Гору" можно читать огромное число раз - и каждый раз проживать новую историю, историю глазами какого-то персонажа, потому что второстепенных и "декоративных", неживых героев у Манна нет. Так уж случайно сложилось, что в этот, первый раз я проживал историю не главного героя, Ганса Касторпа, а историю его брата, Иоахима Цимсена. И при всем моем уважении к герру Касторпу я, тем не менее, могу с полной уверенностью сказать, что это - одна из прекраснейших историй, которые мне только доводилось переживать за всю мою жизнь. Но и историю Ганса я обязательно переживу - когда-нибудь, в следующий раз.

PS: Удивительную вещь эта книга может сотворить именно с книголюбами. По крайней мере, со мной она этот трюк провернула. Пока читаешь, ловишь себя время от времени на незаметной зависти - сколько же у них времени, сколько отдыха, сколько книг можно было бы за это время прочитать. Одумываешься, бьешь себя по щекам - нельзя, нельзя выпадать из жизни, ведь они несчастные люди. Но Волшебная гора уже очаровала тебя, ты уже в ее власти - и в бешеном жизненном ритме ты нет-нет, а услышишь ее тихий, одному тебе адресованный зов.

Оценил книгу

И снова времечко бежит,
Его теряем нерадиво,
А жизнь течёт неторопливо,
Весьма похожая на жизнь...
Юрий Лоза, "Резиновые дни"

Всё время, пока я читал "Волшебную гору", мне вспоминалась стародавняя притча о шести слепых мудрецах, которые решили узнать, на что похож слон. Наверное, ее все знают, но на всякий случай уточню: один ощупал бок слона и счел, что слон похож на стену, другой подержал в руках хобот и решил, что слон похож на змею, третьему достался хвост, и он сделал вывод, что слон похож на веревку, и так далее. Слепые спорили до хрипоты целый день, но так и не пришли к согласию.

"Волшебная гора" - это как раз такой слон. Томас Манн велик, многолик, глубок и необъятен, и речь отнюдь не о пресловутом количестве авторских листов, хотя этот роман - произведение весьма объемистое:)

"Волшебная гора" - виртуозное изображение мира в миниатюре. Планеты, суженной до размеров небольшого санатория в Альпах. Универсума, существенно деформированного самой средой пребывания и вместе с тем сохранившего все черты и свойства реального мира. Это удивительно глубокий философский роман со множеством причудливых переплетений и напластований, в котором не то что любая из сюжетных линий, но и лирические отступления, и даже отдельные реплики могли бы стать основой для самостоятельного произведения. Конечно, не столь объемного, но тем не менее.

Из-за этой многоплановости мне - лично для себя - было довольно сложно сформулировать, о чем этот роман. В голове прозвучал внутренний диалог - сколь краткий, столь же и невразумительный:

- О чем "Волшебная гора"? Ну, если в двух словах?
- О жизни.
- Хм... Ну, допустим. А жизнь - она о чем?
- .........................................

Подобно тем слепцам, которые экспериментальным путем выясняли, на что же похож слон, я нащупал в "Волшебной горе" несколько моментов, которые в наибольшей степени затронули меня лично. Весьма вероятно, что другие читатели этого произведения сочли наиболее значимыми совершенно другие вопросы и проблемы - что ж, тем и прекрасен Томас Манн, что каждый может найти что-то свое, созвучное его душе:)
Итак, для меня "Волшебная гора" - это прежде всего роман

о том, что "ко всему-то подлец-человек привыкает".
В какие условия ни помести людей, они непременно найдут способ к ним приспособиться. Пусть даже эти условия будут бесконечно далеки от обычной нормальной жизни, а сам механизм приспособления будет носить несомненные черты патологической адаптации.
Ибо патологическая адаптация - это не только алкоголизм, наркомания и все прочие "-измы" и "-мании", настигающие род человеческий. Это еще и сдвиги мировосприятия, вызывающие сильнейшее, вплоть до идиосинкразии, изумление у людей непосвященных. Иногда эти изменения обратимы, иногда - нет.
Манн описывает быт и нравы обитателей санатория с мягкой иронией. Иногда изображаемые им картины становятся уж совсем карикатурами, но даже в этих случаях преобладает не едкий сарказм, а снисходительность мудреца к неразумным, нестойким, неопытным. Из персонажей романа этот трезвый взгляд более всего присущ Сеттембрини и в какой-то степени - его вечному оппоненту Нафте, но и они оба в немалой степени карикатурны.
Обитатели санатория - небольшого замкнутого мирка, где есть тщательный уход и все необходимое для поддержания жизнедеятельности, - фактически превращаются в особую касту, решительно отличающуюся от внешнего мира. Поэтому-то в романе так часто повторяется рефрен "там внизу, на равнине", как бы проводящий резкую границу между больными, которые на основании одной лишь своей болезни ощущают свою причастность к некоему таинству и высшему знанию, и всеми остальными - "им, гагарам, недоступно" :) Поэтому-то дядя главного героя романа Ганса Касторпа, приехавший навестить племянника, чувствует себя не в своей тарелке при соприкосновении с этим мирком, - он совершенно не в состоянии понять, что случилось с племянником, которого он знал как рассудительного и трезвомыслящего молодого человека абсолютно от мира сего, и что вообще происходит в этом санатории. Недолгий визит дяди заканчивается поспешным и внезапным бегством, и его опасения можно понять - а вдруг это заразно? :) А оно и впрямь заразно, только для этого нужно больше времени.
Кстати, о времени: санаторий кардинально меняет его восприятие. Три недели, на которые Ганс Касторп приехал навестить своего кузена Иоахима Цимсена, воспринимаются самим Иоахимом и другими местными обитателями как один день - это вообще не срок, это ничто. На периоды длительностью меньше шести месяцев здесь не принято обращать внимания, более или менее значимым сроком считается даже не один год, а несколько лет. А ведь это - месяцы и годы полноценной, а не суррогатной ЖИЗНИ...
И для полной наглядности - предостерегающая цитата из беседы либерального интеллигента Лодовико Сеттембрини, носителя идеалов прогресса и гуманистических ценностей, с Гансом Касторпом:

Я мог бы рассказать о сыне и супруге, прожившем здесь одиннадцать месяцев, мы познакомились с ним. Он был, пожалуй, немного старше вас, да, постарше. Его отпустили как выздоровевшего, для пробы, и он вернулся домой, в объятия близких; там были не дяди, там были мать и жена; и вот он лежал целыми днями с градусником во рту и ни о чем другом знать не хотел. "Вы этого не понимаете, - говорил он. - Надо пожить там наверху, тогда узнаешь, что именно нужно. А у вас тут внизу нет основных понятий". Кончилось тем, что мать заявила: "Возвращайся наверх. Тут тебе больше делать нечего". И он сюда вернулся. Возвратился "на родину", - вы же знаете, те, кто здесь пожил, называют эти места своей "родиной". С молодой женой они стали совсем чужими, у нее, видите ли, не было "основных понятий", и ей пришлось от него отказаться. Она увидела, что "на родине" он найдет себе подругу с одинаковыми "основными понятиями" и останется там навсегда.

Сказывается и еще один фактор - дурацкий стереотип, который, однако же, прочно укоренился в общественном сознании. Озвучивает его наш главный герой в разговоре с тем же Сеттембрини:

...не подходят друг к другу болезнь и глупость, несовместимы они! Мы не привыкли представлять их вместе! Принято считать, что глупый человек должен быть здоровым и заурядным, а болезнь делает человека утонченным, умным, особенным. Такова общепринятая точка зрения.

Сеттембрини - умный, ироничный, трезвомыслящий (хотя и несколько излишне восторженный) эрудит - довольно жестко осаживает Ганса Касторпа. Однако расхожее мнение не становится от этого менее расхожим. К тому же оно очень удобно - обывателю, в глубине души сознающему, что он не наделен никакими особенными достоинствами, благодаря такой концепции становится как-то легче и проще уважать себя и возвыситься над теми, живущими "внизу, на равнине". Слаб человек...

о том, что где бы человек ни оказался, иерархизм и кастовость сознания останутся ему имманентны во веки веков, аминь.
Манн очень психологически точно рисует атмосферу, в которой формируются свои сословия и "клубы по интересам", патриции и плебеи, аристократы и дегенераты. Естественно, на характер этой новоиспеченной социальной стратификации накладывает отпечаток место действия и те обстоятельства, которые и привели местных обитателей в этот маленький альпийский санаторий.
Здесь утрачивают актуальность все различия, которые имели место между постояльцами санатория "там внизу, на равнине", сиречь в их прежней жизни. Социальный статус, имущественное положение, род занятий, возраст, уровень образования и интеллекта, национальная принадлежность - всё это и многое другое отходит на второй план. А на первый выходит ее величество Болезнь - отношение общества к тому или иному индивиду определяется прежде всего тем, чем именно и насколько тяжело он болен. Выстраивается четкая иерархия, в которой каждому отводится место в неписаном, но общепринятом табеле о рангах, и поведение большинства по отношению к тому или иному человеку диктуется именно характером и степенью тяжести его заболевания:

На легко больных здесь не очень-то обращают внимание, - он в этом убедился из многих разговоров. О них отзывались с презрением, на них смотрели свысока, ибо здесь были приняты иные масштабы, - и смотрели свысока не только те, кто были в чине тяжело и очень тяжело больных, но и те, кого болезнь затронула лишь слегка; правда, они этим как бы выражали пренебрежение к самим себе, зато, подчиняясь здешним масштабам, становились на защиту более высоких форм самоуважения. Черта вполне человеческая.
- Ах, этот! - говорили они друг о друге. - Да у него, собственно говоря, ничего нет, он, пожалуй, и права не имеет тут находиться: даже ни одной каверны не найдено... - Таков был дух, царивший в "Берггофе", - своего рода аристократизм, который Ганс Касторп приветствовал из врожденного преклонения перед всяким законом и порядком. Таковы были местные нравы.

Сложно не провести аналогию между бытом постояльцев санатория и, например, нравами и обычаями тюрем. И там, и там люди вынужденно отрезаны от внешнего мира, лишены многих знаков различия и возможностей самовыражения. И что же они делают? Правильно, изобретают собственные. И такое изобретение выполняет две важнейшие функции: во-первых, оно позволяет людям воссоздать некое подобие привычного мира (они ведь не родились в "Берггофе" и не свалились в него с Луны, а приехали туда во вполне сознательном возрасте), а во-вторых, дает ощущение полноты жизни. Не саму полноту, но как минимум иллюзию таковой.

о том, что события в романе происходят на рубеже первого и второго десятилетий ХХ века, и до первой мировой войны - рукой подать.
Как я уже упомянул в начале текста, санаторий "Берггоф" - точное изображение мира (ну, пусть главным образом Европы) в миниатюре. А там происходит очень много чего. Бурное техническое развитие и напрямую связанный с ним рост промышленного производства, научные открытия и изобретения, колониальная экспансия и территориальные притязания, поиски рынков сбыта и в конечном счете - потребность одних держав в переделе мира, а других - в его недопущении. И, естественно, постоянно нарастающее напряжение.
Мировые события находят пародийное, словно в кривом зеркале, отражение в жизни обитателей "Берггофа". Эмоции бурлят и ищут выхода; пациенты очертя голову бросаются то в одно, то в другое занятие. Они то самозабвенно участвуют в кутежах, организованных колоритным кофейным плантатором Пепперкорном; то с остервенением слушают пластинки вне зависимости от того, любят ли они музыку; то с жадностью дикарей набрасываются на фотографирование и проявку снимков; то устраивают спиритические сеансы; то раскладывают пасьянсы; то предаются еще какой-нибудь блажи.
И в конечном счете вся эта напряженность выливается в ссоры, скандалы и даже драки, вспыхивающие буквально на ровном месте, по самому ничтожному поводу и даже без такового. Читаешь описание драки между антисемитски настроенным коммерсантом Видеманом и еще одним коммерсантом по фамилии Зонненштейн - и поневоле вспоминаешь фразу о том, что история повторяется дважды: один раз в виде трагедии, другой - в виде фарса. И этот фарс, учиненный постояльцами "Берггофа", был карикатурным отображением трагических процессов, происходивших "там внизу, на равнине".
У Сальвадора Дали есть известное произведение "Мягкая конструкция с вареными бобами. Предчувствие гражданской войны". Хочется сказать, что заключительные главы "Волшебной горы" - полноценный литературный аналог этой картины.

А затем - война. И мы видим Ганса Касторпа - беззлобного, уравновешенного, не наделенного особыми способностями, но неглупого и склонного к размышлениям человека, - бегущим в атаку с винтовкой в руках под ураганным артиллерийским огнем противника. И что будет дальше с ним и с тысячами ему подобных, решительно неизвестно. "А из этого всемирного пира смерти, из грозного пожарища войны, родится ли из них когда-нибудь любовь?.."

А чтобы не заканчивать на минорной ноте, покажу-ка я картинку. Вот, пожалуйста - те самые слепые мудрецы и слон:)

О романе Томаса Манна "Волшебная гора"

Вадим Руднев

"Волшебная гора" - роман Томаса Манна (1924), классическое произведение европейского модернизма и неомифологизма.

Сюжет романа разыгрывается в горном туберкулезном санатории (знаменитом Давосе), куда главный герой, молодой человек по имени Ганс Касторп, только что закончивший университет и готовящийся стать инженером на судоверфи, приезжает на три недели отдохнуть и заодно навестить своего достаточно серьезно больного двоюродного брата Иоахима Цимсена. Однако по мере своего короткого пребывания "здесь наверху", как выражаются местные пациенты, Ганс Касторп понемногу заражается особой атмосферой, царящей здесь, между жизнью и смертью, атмосферой физического безделья и интеллектуального насыщения книгами и разговорами, вначале с итальянским гуманистом Лодовико Сетембрини и потом его другом и оппонентом евреем-иезуитом Лео Нафтой. К тому же у Ганса Касторпа обнаруживается легкая форма туберкулеза, и он остается в санатории еще на некоторое время, потом еще на некоторое время, в результате он переживает самовольный отъезд и возвращение своего кузена, его смерть, так же как и смерть многих своих соседей по столу. Приехав на три недели, Ганс Касторп проживает "здесь наверху" в общей сложности семь лет.

Название романа имеет однозначный мифологический подтекст. На волшебной горе Герзельбург находился семь лет в эротическом плену у богини Венеры средневековый миннезингер Тангейзер, герой одноименной оперы Рихарда Вагнера, музыканта и теоретика, оказавшего существенное влияние на всю культуру ХХ в. и на Томаса Манна в частности.

Все эти годы Ганс Касторп живет, по выражению своего наставника Сеттембрини, в атмосфере "герметической педагогики". Вначале он полностью попадает под обаяние образованного и либерального итальянца-гуманиста, который в своем уединении, также будучи больным, трудится над "Словарем человеческих страданий". Но через некоторое время (через несколько лет - время здесь измеряется годами) появляется другой наставник-соблазнитель, иезуит Лео Нафта, чьи провокативные речи о тоталитарном большинстве масс и жесткая и постоянная полемика с Сеттембрини, также влияют на мыслительные способности Ганса Касторпа, обычного молодого немецкого буржуа, попавшего в необычные условия и понемногу начинающего заниматься и самообразованием, и философствованием.

Вскоре, опять-таки через несколько лет (Томас Манн вообще называет "В. г." романом о времени - см. ниже), Ганс Касторп убеждается, что оба его наставника просто болтуны, хотя и умные болтуны, и герой целиком отдается своей всепоглощающей болезненной любви к "русской Венере" мадам Шоша, жене русского чиновника, живущего где-то далеко на Кавказе, которая уже очень долго пребывает на Волшебной горе, то уезжая, то возвращаясь вновь.

Подогреваемый лекциями психоаналитка Кроковского, который раз в неделю рассказывает о психоанализе всем желающим, Касторп вначале весьма робко ухаживает за своей избранницей, но наконец в карнавальную ночь на масленицу добивается у нее ночи любви, после чего она на следующий же день уезжает, а он остается - уже не из-за болезни, но чтобы ждать ее возвращения.

И она возвращается, но не одна. Ее спутник, третий "педагог" Ганса Касторпа, огромный старый голландец мингер Пеперкорн, вовсе не вызывает у нашего героя ревности, наоборот, он чувствует, что величественный старик может дать его воспитанию новый поворот. Несмотря на свое подчеркнутое косноязычие, на первый взгляд невыгодно отличающее мингера Пеперкорна от Сеттембрини и Нафты, он чувствует себя в любом обществе царем и божеством (отчасти из-за своего огромного богатства), и почти все оставшиеся к этому времени в живых сотрапезники Ганса Касторпа, а также новички поклоняются этому экзотическому божеству. Только Сеттембрини и Нафта воротят нос, но и их побеждает обояние чудаковатого, но величественного старца. Даже любовь к вернувшейся вместе с мингером Клавдии Шоша отступает перед дружбой с таким значительным человеком, который, впрочем, вскоре кончает жизнь самоубийством, не выдержав собственной философии преклонения перед "простыми радостями жизни": обильной едой, еще более обильными возлияниями, женской любовью и активным приятием всего естественного и сильного в жизни. С кончиной мингера и окончательным отъездом мадам Шоша действие на Волшебной горе как будто замедляется, и последние три-четыре года пролетают совсем незаметно и почти бессобытийно.

В. г. является своеобразной энциклопедией начала ХХ в. (Время действия романа - семь лет. Начиная с 1907 г. и кончая 1914-м, началом первой мировой войны, которая поднимает наконец героя из его "герметической реторты" и заставляет вернуться на равнину прошедшим полный курс воспитания, который одновременно был обрядом инициации - В. г., с одной стороны, относится к традиции "романа воспитания", но, будучи неомифологическим произведением, обряду инициации тоже придает определенную роль.) Психоанализ, исследующий сексуальность и "расчленяющий душу", рассуждения о природе времени в духе модной тогда философии Анри Бергсона, столоверчение и вызывание духов, которым увлекались в конце ХIХ и начале ХХ в., граммофон с записями классической музыки и, наконец, одно из главных чудес начала ХХ в. - кинематограф (см. кино).

Как уже говорилось, на творчество Томаса Манна большое влияние оказали теоретические взгляды и художественная практика Рихарда Вагнера создавшего в своих зрелых операх так называемую технику лейтмотивов (ср. мотивный анализ), когда определенная мелодия или аккорд устойчиво ассоциируется с определенным персонажем.

Так, например, свое эротическое увлечение Клавдией Шоша Ганс Касторп соотносит с неожиданно выплывшим ярким воспоминанием детства, когда он учился в школе и был влюблен в мальчика из соседнего класса, тоже славянина по происхождению, - Пшибыслава Хиппе. Как вспоминает Ганс Касторп, у этого мальчика были такие же "раскосые азиатские глаза", как у Клавдии. В свое время, чтобы познакомиться с Пшибыславом, Ганс попросил у него карандаш, сославшись на то, что свой он забыл дома. Через много лет на карнавале в санатории он повторил эту просьбу (карандаш, конечно, фаллический символ - см. психоанализ).

Наиболее важной мифологической фигурой романа является безусловно мингер Пеперкорн. - Вот что пишет об этом исследователь мифологизма в литературе ХХ в. Е. М. Мелетинский:

"Любовная связь Ганса Касторпа с Клавдией Шоша во время карнавала (его прямо называют карнавальным рыцарем) на масленицу, ее исчезновение на следующий день и возвращение через определенный срок с новым любовником - богачом Пеперкорном - хорошо укладывается в схему "священной свадьбы" богини, приуроченной к календарным аграрным празднествам. К этому надо прибавить, что Пеперкорн тут же устраивает для всех веселую попойку, имеющую характер ванхического пиршества и названную им самим праздником жизни. Да он и сам, прославляющий иррациональные силы жизни, парадоксальным образом ассоциируется с Вакхом-Дионисом, разумеется не без ницшевской оглядки на антитезу Диониса и Аполлона.

Самоубийство Пеперкорна из-за наступившего бессилья ("поражения чувства перед лицом жизни", как он выражается (...)) ведет к другой, но весьма близкой ритуально-мифологической параллели - к описанной Фрейзером в его знаменитой "Золотой ветви" ритуальной смене царя-жреца путем умерщвления одряхлевшего царя, у которого иссякла половая и магическая сила. "Царственность" Пеперкорна всячески подчеркивается. Ритуальное умерщвление царя-жреца, согласно реконструкции Фрейзера, совершается после поединка с более молодым соперником. В романе Томаса Манна ситуация как бы перевернута: здесь сначала старый Пеперкорн занимает место молодого Касторпа, и последний с этим примиряется, а после того, как Пеперкорн своим самоубийством расчищает ему место, он не пытается этим воспользоваться. Вместо ритуального поединка - борьба великодуший".

Волшебная гора является одновременно царством любви и смерти. Как показал Фрейд, "бессознательно" опиравшийся на Шопенгауэра и Вагнера, любовь - инстинкт жизни - переплетается в бессознательных установках человека с влечением к смерти: эрос всегда соседствует с танатосом. Такова и любовь больного Ганса Касторпа к больной Клавдии Шоша, любовь, протекающая на фоне то и дело умирающих пациентов санатория.

Поначалу Ганс Касторп увлекается идеей, в соответствии с которой болезненная любовь-смерть есть нечто позитивное и захватывающее - нечто в духе Тристана и Изольды. Но после самоубийства Лео Нафты, который энергично отстаивал именно эту точку зрения, Ганс Касторп пересматривает свои взгляды и принимает гуманистическую точку зрения Сеттембрини, согласно которой "смерть как самостоятельная духовная сила - это в высшей степени распутная сила, чья порочная притягательность, без сомнения, очень велика" и "смерть достойна почитания, как колыбель жизни, как материнское лоно обновления" (см. миф,трансперсональная психология). Так, перед лицом смерти Ганс Касторп познает ценность жизни, хотя происходит это как раз перед тем, как ему, возможно, суждено умереть на поле первой мировой войны, где его оставляет Томас Манн в эпилоге.

Как уже говорилось, большую роль в В. г. играют рассуждения Ганса Касторпа о природе времени, что несомненно также является частью интеллектуальной энциклопедии жизни культуры начала ХХ в. В начале ХХ в. интерес к философской проблеме природы времени был огромным и разнообразным (см. время). И хотя в романе не называются ни Альберт Эйнштейн, ни Анри Бергсон, ни Эдмунд Гуссерль, ни Фрэнсис Брэдли, ни Джон МакТаггарт - все эти мыслители, так или иначе, анонимно присутствуют в рассуждениях Ганса Касторпа о времени, которое то отождествляется с пространством в духе общей теории относительности, то, наоборот, интерпретируется как сугубо внутренний феномен сознания (в духе Гуссерля и Бергсона), недоступный количественному анализу. Можно сказать, что в В. г. мифологическое циклическое время обряда инициации переплетается со становящимся линейным временем романа воспитания. Так или иначе, Ганс Касторп прошел семилетнюю инициацию и вернулся на равнину зрелым мужчиной, правда, не для совершения брака, как это предполагается после инициации, а для возможной гибели на войне, но такова уж новая мифологическая логика столетия, только начинающего показывать свои "страшные зубы".