И вот Вера Павловна засыпает, и снится Вере Павловне сон. Поле, и по полю ходят муж, то есть миленький, и Алексей Петрович, и миленький говорит: — Вы интересуетесь знать, Алексей Петрович, почему из одной грязи родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится? Эту разницу вы сами сейчас увидите. Посмотрите корень этого прекрасного колоса: около корня грязь, но эта грязь свежая, можно сказать, чистая грязь; слышите запах сырой, неприятный, но не затхлый, не скиснувшийся. Вы знаете, что на языке философии, которой мы с вами держимся, эта чистая грязь называется реальная грязь. Она грязна, это правда; но всмотритесь в нее хорошенько, вы увидите, что все элементы, из которых она состоит, сами по себе здоровы. Они составляют грязь в этом соединении, но пусть немного переменится расположение атомов, и выйдет что-нибудь другое; и все другое, что выйдет, будет также здоровое, потому что основные элементы здоровы. Откуда же здоровое свойство этой грязи? обратите внимание на положение этой поляны: вы видите, что вода здесь имеет сток, и потому здесь не может быть гнилости. — Да, движение есть реальность, — говорит Алексей Петрович, — потому что движение — это жизнь, а реальность и жизнь одно и то же. Но жизнь имеет главным своим элементом труд, а потому главный элемент реальности — труд, и самый верный признак реальности — дельность. — Так видите, Алексей Петрович, когда солнце станет согревать эту грязь и теплота станет перемещать ее элементы в более сложные химические сочетания, то есть в сочетания высших форм, колос, который вырастает из этой грязи от солнечного света, будет здоровый колос. — Да, потому что это грязь реальной жизни, — говорит Алексей Петрович. — Теперь перейдем на эту поляну. Берем и здесь растение, также рассматриваем его корень. Он также загрязнен. Обратите внимание на характер этой грязи. Нетрудно заметить, что это грязь гнилая. — То есть фантастическая грязь, по научной терминологии, — говорит Алексей Петрович. — Так; элементы этой грязи находятся в нездоровом состоянии. Натурально, что, как бы они ни перемещались и какие бы другие вещи, непохожие на грязь, ни выходили из этих элементов, все эти вещи будут нездоровые, дрянные. — Да, потому что самые элементы нездоровы, — говорит Алексей Петрович. — Нам нетрудно будет открыть причину этого нездоровья... — То есть этой фантастической гнилости, — говорит Алексей Петрович. — Да, гнилости этих элементов, если мы обратим внимание на положение этой поляны. Вы видите, вода не имеет стока из нее, потому застаивается, гниет. — Да, отсутствие движения есть отсутствие труда, — говорит Алексей Петрович, — потому что труд представляется в антропологическом анализе коренною формою движения, дающею основание и содержание всем другим формам: развлечению, отдыху, забаве, веселью; они без предшествующего труда не имеют реальности. А без движения нет жизни, то есть реальности, потому это грязь фантастическая, то есть гнилая. До недавнего времени не знали, как возвращать здоровье таким полянам; но теперь открыто средство; это — дренаж: лишняя вода сбегает по канавам, остается воды сколько нужно, и она движется, и поляна получает реальность. Но пока это средство не применено, эта грязь остается фантастическою, то есть гнилою, а на ней не может быть хорошей растительности; между тем как очень натурально, что на грязи реальной являются хорошие растения, так как она грязь здоровая. Что и требовалось доказать: o-e-a-a-dum, как говорится по-латине. Как говорится по-латине «что и требовалось доказать», Вера Павловна не может расслушать. — А у вас, Алексей Петрович, есть охота забавляться кухонною латинью и силлогистикою, — говорит миленький, то есть муж. Вера Павловна подходит к ним и говорит: — Да полноте вам толковать о своих анализах, тожествах и антропологизмах, пожалуйста, господа, что-нибудь другое, чтоб и я могла участвовать в разговоре, или лучше давайте играть. — Давайте играть, — говорит Алексей Петрович, — давайте исповедоваться. — Давайте, давайте, это будет очень весело, — говорит Вера Павловна, — но вы подали мысль, вы покажите и пример исполнения. — С удовольствием, сестра моя, — говорит Алексей Петрович, — но вам сколько лет, милая сестра моя, осьмнадцать? — Скоро будет девятнадцать. — Но еще нет; потому положим осьмнадцать, и будем все исповедоваться до осьмнадцати лет, потому что нужно равенство условий. Я буду исповедоваться за себя и за жену. Мой отец был дьячок в губернском городе и занимался переплетным мастерством, а мать пускала на квартиру семинаристов. С утра до ночи отец и мать все хлопотали и толковали о куске хлеба. Отец выпивал, но только когда приходилась нужда невтерпеж, — это реальное горе, или когда доход был порядочный; тут он отдавал матери все деньги и говорил: «Ну, матушка, теперь, слава богу, на два месяца нужды не увидишь; а я себе полтинничек оставил, на радости выпью» — это реальная радость. Моя мать часто сердилась, иногда бивала меня, но тогда, когда у нее, как она говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья полов, загрязненных нашими двадцатью ногами, не носившими калош, и ухода за коровой; это — реальное раздражение нерв чрезмерною работою без отдыха: и когда, при всем этом, «концы не сходились», как она говорила, то есть не хватало денег на покупку сапог кому-нибудь из нас, братьев, или на башмаки сестрам, — тогда она бивала нас. Она и ласкала нас, когда мы, хоть глупенькие дети, сами вызывались помогать ей в работе, или когда мы делали что-нибудь другое умное, или когда выдавалась ей редкая минута отдохнуть, и ее «поясницу отпускало», как она говорила, — это все реальные радости... — Ах, довольно ваших реальных горестей и радостей, — говорит Вера Павловна. — В таком случае извольте слушать исповедь за Наташу. — Не хочу слушать: в ней такие же реальные горести и радости — знаю. — Совершенная правда. — Но, быть может, вам интересно будет выслушать мою исповедь, — говорит Серж, неизвестно откуда взявшийся. — Посмотрим, — говорит Вера Павловна. — Мой отец и мать, хотя были люди богатые, тоже вечно хлопотали и толковали о деньгах; и богатые люди не свободны от таких же забот... — Вы не умеете исповедоваться, Серж, — любезно говорит Алексей Петрович, — вы скажите, почему они хлопотали о деньгах, какие расходы их беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять? — Да, конечно, я понимаю, к чему вы спрашиваете, — говорит Серж, — но оставим этот предмет, обратимся к другой стороне их мыслей. Они также заботились о детях. — А кусок хлеба был обеспечен их детям? — спрашивает Алексей Петрович. — Конечно; но должно было позаботиться о том, чтобы... — Не исповедуйтесь, Серж! — говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны? — Пригоден на то, чтобы провожать Жюли повсюду, куда она берет меня с собою; полезен на то, чтобы Жюли могла кутить, — отвечает Серж. — Из этого мы видим, — говорит Алексей Петрович, — что фантастическая или нездоровая почва... — Ах, как вы надоели с вашею реальностью и фантастичностью! Давно понятно, а они продолжают толковать! — говорит Вера Павловна. — Так не хочешь ли потолковать со мною? — говорит Марья Алексевна, тоже неизвестно откуда взявшаяся. — Вы, господа, удалитесь, потому что мать хочет говорить с дочерью. Все исчезают. Верочка видит себя наедине с Марьей Алексевною. Лицо Марьи Алексевны принимает насмешливое выражение. — Вера Павловна, вы образованная дама, вы такая чистая и благородная, — говорит Марья Алексевна, и голос ее дрожит от злобы, — вы такая добрая... как же мне, грубой и злой пьянице, разговаривать с вами? У вас, Вера Павловна, злая и дурная мать; а позвольте вас спросить, сударыня, о чем эта мать заботилась? о куске хлеба; это, по-вашему, по-ученому, реальная, истинная, человеческая забота, не правда ли? Вы слышали ругательства, вы видели дурные дела и низости; а позвольте вас спросить, какую цель они имели? пустую, вздорную? Нет, сударыня. Нет, сударыня, какова бы ни была жизнь вашего семейства, но это была не пустая, фантастическая жизнь. Видите, Вера Павловна, я выучилась говорить по-вашему, по-ученому. Но вам, Вера Павловна, прискорбно и стыдно, что ваша мать дурная и злая женщина? Вам угодно, Вера Павловна, чтоб я была доброю и честною женщиною? Я ведьма, Вера Павловна, я умею колдовать, я могу исполнить ваше желание. Извольте смотреть, Вера Павловна, ваше желание исполняется: я, злая, исчезаю; смотрите на добрую мать и ее дочь. Комната. У порога храпит пьяный, небритый, гадкий мужчина. Кто — это нельзя узнать, лицо наполовину закрыто рукою, наполовину покрыто синяками. Кровать. На кровати женщина, — да, это Марья Алексевна, только добрая! зато какая она бледная, дряхлая в свои сорок пять лет, какая изнуренная! У кровати девушка лет восемнадцати, да это я сама, Верочка; только какая же я образованная? Да что это? у меня и цвет лица какой-то желтый, да и черты грубее, да и комната какая бедная! Мебели почти нет. «Верочка, друг мой, ангел мой, — говорит Марья Алексевна, — приляг, отдохни, сокровище, ну что на меня смотреть, я и так полежу. Ведь ты третью ночь не спишь». — Ничего, маменька, я не устала, — говорит Верочка. — А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У отца жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая; злых людей на свете много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя. — Верочка плачет. — Милая моя, ты не огорчись, я тебе не в укор это скажу, а в предостереженье: ты зачем в пятницу из дому уходила, за день перед тем, как я разнемоглась? — Верочка плачет. — Он тебя обманет, Верочка, брось ты его. — Нет, маменька. Два месяца. Как это, в одну минуту, прошли два месяца? Сидит офицер. На столе перед офицером бутылка. На коленях у офицера она, Верочка. Еще два месяца прошли в одну минуту. Сидит барыня. Перед барынею стоит она, Верочка. — А гладить умеешь, милая? — Умею. — А из каких ты, милая? крепостная или вольная? — У меня отец чиновник. — Так из благородных, милая? Так я тебя нанять не могу. Какая же ты будешь слуга? Ступай, моя милая, не могу. Верочка на улице. — Мамзель, а мамзель, — говорит какой-то пьяноватый юноша, — вы куда идете? Я вас провожу. — Верочка бежит к Неве. — Что, моя милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то матери была? — говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. — Хорошо я колдовать умею? Аль не угадала? Что молчишь? Язык-то есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты, нейдут с языка-то! По магазинам ходила? — Ходила, — отвечает Верочка, а сама дрожит. — Видала? Слыхала? — Да. — Хорошо им жить? Ученые они? Книжки читают, об новых ваших порядках думают, как бы людям добро делать? Думают, что ли? — говори! Верочка молчит, а сама дрожит. — Эк из тебя и слова-то нейдут. Хорошо им жить? — спрашиваю. Верочка молчит, а сама холодеет. — Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? — спрашиваю; хороши они? — спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? — Молчишь! рыло-то воротишь! — Слушай же ты, Верка, что я скажу. Ты ученая — на мои воровские деньги учена. Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы ты и не знала, что такое добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя ты дочь, понимаешь? Я тебе мать. Верочка и плачет, и дрожит, и холодеет. — Маменька, чего вы от меня хотите? Я не могу любить вас. — А я разве прошу: полюби? — Мне хотелось бы, по крайней мере, уважать вас; но я и этого не могу. — А я нуждаюсь в твоем уважении? — Что же вам нужно, маменька? Зачем вы пришли ко мне так страшно говорить со мною? Чего вы хотите от меня? — Будь признательна, неблагодарная. Не люби, не уважай. Я злая: что меня любить? Я дурная: что меня уважать? Но ты пойми, Верка, что кабы я не такая была, и ты бы не такая была. Хорошая ты — от меня дурной; добрая ты — от меня злой. Пойми, Верка, благодарна будь. — Уйдите, Марья Алексевна, теперь я поговорю с сестрицею. Марья Алексевна исчезает. Невеста своих женихов, сестра своих сестер берет Верочку за руку. — Верочка, я хотела всегда быть доброй с тобой, ведь ты добрая, а я такова, каков сам человек, с которым я говорю. Но ты теперь грустная, — видишь, и я грустная; посмотри, хороша ли я грустная? — Все-таки лучше всех на свете. — Поцелуй меня, Верочка, мы вместе огорчены. Ведь твоя мать говорила правду. Я не люблю твою мать, но она мне нужна. — Разве без нее нельзя вам? — После будет можно, когда не нужно будет людям быть злыми. А теперь нельзя. Видишь, добрые не могут сами стать на ноги, злые сильны, злые хитры. Но видишь, Верочка, злые бывают разные: одним нужно, чтобы на свете становилось хуже, другим, тоже злым, чтобы становилось лучше: так нужно для их пользы. Видишь, твоей матери было нужно, чтобы ты была образованная: ведь она брала у тебя деньги, которые ты получала за уроки; ведь она хотела, чтоб ее дочь поймала богатого зятя ей, а для этого ей было нужно, чтобы ты была образованная. Видишь, у нее были дурные мысли, но из них выходила польза человеку: ведь тебе вышла польза? А у других злых не так. Если бы твоя мать была Анна Петровна, разве ты училась бы так, чтобы ты стала образованная, узнала добро, полюбила его? Нет, тебя бы не допустили узнать что-нибудь хорошее, тебя бы сделали куклой, — так? Такой матери нужна дочь-кукла, потому что она сама кукла и все играет с куклами в куклы. А твоя мать человек дурной, но все-таки человек, ей было нужно, чтобы ты не была куклой. Видишь, как злые бывают разные? Одни мешают мне: ведь я хочу, чтобы люди стали людьми, а они хотят, чтобы люди были куклами. А другие злые помогают мне, — они не хотят помогать мне, но дают простор людям становиться людьми, они собирают средства людям становиться людьми. А мне только этого и нужно. Да, Верочка, теперь мне нельзя без таких злых, которые были бы против других злых. Мои злые — злы, но под их злою рукою растет добро. Да, Верочка, будь признательна к своей матери. Не люби ее, она злая, но ты ей всем обязана, знай это: без нее не было бы тебя. — И всегда так будет? Нет, так не будет? — Да, Верочка, после так не будет. Когда добрые будут сильны, мне не нужны будут злые. Это скоро будет, Верочка. Тогда злые увидят, что им нельзя быть злыми; и те злые, которые были людьми, станут добрыми: ведь они были злыми только потому, что им вредно было быть добрыми, а ведь они знают, что добро лучше зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда. — А те злые, которые были куклами, что с ними будет? Мне и их жаль. — Они будут играть в другие куклы, только уж в безвредные куклы. Но ведь у них не будет таких детей, как они: ведь у меня все люди будут людьми; и их детей я выучу быть не куклами, а людьми. — Ах, как это будет хорошо! — Да, но и теперь хорошо, потому что готовится это хорошее; по крайней мере, тем и теперь очень хорошо, кто готовит его. Когда ты, Верочка, помогаешь кухарке готовить обед, ведь в кухне душно, чадно, а ведь тебе хорошо, нужды нет, что душно и чадно? Всем хорошо сидеть за обедом, но лучше всех тому, кто помогал готовить его: тому он вдвое вкуснее. А ты любишь сладко покушать, Верочка, правда? — Правда, — говорит Верочка и улыбается, что уличена в любви к сладким печеньям и в хлопотах над ними в кухне. — Так о чем же грустить? Да ты уж и не грустишь. — Какая вы добрая! — И веселая, Верочка, я всегда веселая, и когда грустная, все-таки веселая. Правда? — Да, когда мне грустно, вы придете тоже как будто грустная, а всегда сейчас прогоните грусть; с вами весело, очень весело. — А помнишь мою песенку: donc vivons? — Помню. — Давай же петь. — Давайте. — Верочка! Да я разбудил тебя? Впрочем, уж чай готов. Я было испугался: слышу, ты стонешь, вошел, ты уже поешь. — Нет, мой миленький, не разбудил, я сама бы проснулась. А какой я сон видела, миленький, я тебе расскажу за чаем. Ступай, я оденусь. А как вы смели войти в мою комнату без дозволения, Дмитрий Сергеич? Вы забываетесь. Испугался за меня, мой миленький? подойди, я тебя поцелую за это. Поцеловала; ступай же, ступай, мне надо одеваться. — Да уж так и быть, давай я тебе прислужу вместо горничной. — Ну, пожалуй, миленький; только как это стыдно!

По мотивам наших бесед (Леонида Фабертова, Владимира Рули, Люды Татариновой и меня) о сорняках, одуванчиках, инопланетянках, программировании, ламбаде, Париже, жилеток, в которые плачутся и похода сложились такие стихи. Мне жалко их потерять. Но поставить на страницу тоже не могу - не поймёт никто.

"Первый сон Веры Павловны, т.е. Леонида Фарберова или Баллада о печальной участи всех садоводов-любителей"

Вот вернулся с дачи в воскресенье
Сел за стол, компьютер свой включил,
От друзей прочёл я сообщенья,
Но на все ответить - нету сил.

Голову усталость к низу клонит,
Засыпаю, глаз не разлепить...
Может здесь чего-то я не понял?
Может надо просто меньше пить?

Что за винегрет из сообщений!
Кто? О чём? И с кем здесь говорить?
Год семнадцатый. Париж. И берег Сены.
Из неё жилетки мне ловить?

Снится мне в забвеньи сон престранный,
Что на грядках вместо огурцов
Зацвели сосиски очень рано,
Несмотря на козни сорняков.

Ведь ещё июль и по-английски
Толком то не могут говорить.
Можно ль называть на "Вы" сосиски?
Иль на ты уже мне с ними быть?

Сорняки, то есть инопланетянки,
Все сосиски в раз хотят сожрать.
Им кричу: " О, сорри! (Извиняюсь!)
Люда, ну иди же помогать!"

Люда, та прям с ходу за лoпату
И жилетку скинула бегом...
Почему ж с Владимиром ламбаду
Леонид танцует босиком?

Вот Владимир прямо к одувану
Нежно прижимается бедром.
Вижу: всё ему по барабану!
Не к добру - прям чувствую нутром!

Одуванчики(а просто - программистки)
Тащат вот такенный пистолет.
Только поздно, не спасти сосиски!
Лара, стой! Но выстрел лишь в ответ...

Вот стоят все вместе и рыдают -
Люда ведь в поход с утра ушла!
И Владимир Лёне утирает
Слёзы, что скатилися с бедра...
3.07.2011

Другие статьи в литературном дневнике:

• 19.07.2011. Третий сон Веры Павловны, т. е. Леонида Фарберова
• 04.07.2011. Баллада о печальной участи садоводов-любителей
• 03.07.2011. Первый сон Веры Павловны, т. е. Леонида Фарберова

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора . Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом . Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании

Сон как литературный метод постижения действительности

УЧИМСЯ У УЧЕНИКОВ

Мария ВИТОВЦЕВА,
Республиканский
классический лицей,
г. Горно-Алтайск
(учитель -
Ольга Анатольевна Федяева)

Сон как литературный метод постижения действительности

Есть одна старинная притча. Философу приснилось, что он стал мотыльком. И, проснувшись, он уже не знал, кто он: мудрый старец, видевший во сне, будто он стал мотыльком, или мотылёк, которому снится, что он - мудрый старец.

В этой притче сон и явь переплетаются. И если даже философ не может провести между ними чёткую грань, чего же тогда ожидать от простых смертных? Иногда приходится слышать, что мы живём в мире иллюзий или в каком-то придуманном мире. Люди часто говорят о том, что им хотелось бы забыться и уйти от повседневных забот. Желание уснуть и не видеть ничего вокруг так или иначе возникает у каждого человека. Сон - это всегда что-то загадочное, необъяснимое.

Проблема сна и сновидений интересовала писателей и поэтов во все времена. В данной работе предпринимается попытка рассмотрения сна и сновидений как средств отражения действительности, аллегорий и иносказаний на примере произведений русской литературы XIX века, а также мировой литературы XX века. Есть ли какие-то различия во взглядах на феномен сна и сновидений у писателей России, Японии и Латинской Америки? Этот вопрос исследуется в работе наряду с другими вопросами, так или иначе затрагивающими тему исследования.

Выбор темы обусловлен возрастающим интересом поэтов и писателей ко всему фантастическому, сверхъестественному и загадочному. Объектом исследования выбраны произведения художественной литературы как вида искусства, порождённого творческой фантазией поэтов и писателей. Из всех произведений, которые могли стать предметом исследования, выбраны только те, в которых снам отводится главенствующая роль в тексте повествования. При этом учитывалась не только содержательная сторона снов, но и публицистическая, идейная направленность.

Проблематика сновидений, использованных в произведениях художественной литературы, широка и разнообразна. Часть из них имеет ярко выраженную политическую окраску, в других случаях сны помогают глубже понять субъективные переживания героев, есть сны-иносказания, а иногда сон выступает в произведении как средство, помогающее сделать текст более занимательным. Но как бы то ни было, сны в художественной литературе всегда служат для того, чтобы ярче отразить связь творческой фантазии писателя с реальной жизнью.

Целью работы является определение смысла и роли сна в тексте того или иного произведения. При выборе произведений определённая сложность заключалась в их большом количестве, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что использование снов в художественных текстах служит, как правило, сходным задачам, поэтому имеет смысл ограничиться наиболее типичными из них. Для достижения поставленной цели решались следующие задачи: выбор произведений, наилучшим образом отвечающих избранной теме; определение роли сна в содержании этого произведения; и наконец, сопоставление снов и сновидений в произведениях писателей разных веков и разных стран. Методы исследования: анализ художественного текста, работа с критической, справочной и научно-популярной литературой.

Сны в русской литературе

Счастье - в пробуждении от сна

В асилий Андреевич Жуковский считается родоначальником и одним из самых ярких представителей русского романтизма.

Обращение поэтов-романтиков к внутреннему миру человека, его переживаниям вызвало необходимость поиска новых художественных средств, способных передать тончайшие движения души. От сентименталистов В.А. Жуковского отличала характерная для романтиков устремлённость в чудесный и таинственный мир, будто бы существующий за пределами земной реальной жизни.

Ведущим жанром в творчестве Жуковского-романтика была баллада - лиро-эпическое произведение чаще всего легендарного, исторического, необычного и драматично-героического характера. О его творчестве заговорили в 1808 году, когда была опубликована баллада «Людмила», вернее, вольный перевод «Леноры» немецкого поэта Г.А. Бюргера. Появление этой баллады положило начало новому этапу в развитии отечественной поэзии.

Позже (1808–1812 гг.), опираясь на тот же сюжет, В.А. Жуковский создал оригинальную балладу «Светлана», связанную с русскими народными обычаями и поверьями, песенно-сказочными традициями. Предмет баллады - гадание девушки в “крещенский вечерок”. Образ Светланы - первый в русской поэзии художественно убедительный, психологически правдивый образ русской девушки.

Светлана в его поэме то “молчалива и грустна” в тоске по безвестно исчезнувшему жениху, то “пуглива и робка” во время гадания, то растерянна и встревожена, когда не знает, что её ждёт. Романтизм баллады - в условном пейзаже, необычном происшествии, в указании на то, что главное и вечное - в каком-то ином мире, а земная жизнь кратковременна и призрачна.

С образом Светланы В.А. Жуковский связывает мысль о торжестве любви над смертью. Важное место в этой балладе отводится сну, страшному сну Светланы. Это был сон о том, будто её “милый друг - мертвец”. Светлана не может разобрать его сути, но очень боится этого ужасного, грозного сна. Сам же автор даёт ответ в своей балладе: “...здесь несчастье - лживый сон, счастье - пробужденье”. Впервые в русской литературе В.А. Жуковский сказал читающей публике о том, что счастье надо искать в реальном мире, который и есть настоящая правда, а всё остальное - ложь и обман.

Несмотря на то что сюжет был заимствован из западноевропейской литературы, В.А. Жуковский потянулся к традициям русского народа и создал что-то своё, новое и неповторимое, “прививая к чужой идее свою собственную”. Высоко оценивая его творчество, В.Г. Белинский писал, что творения В.А. Жуковского составили “целый период в нашей литературе, целый период нравственного развития нашего общества” .

Сон, в котором видна вся Россия

В 1859 году вышел в свет роман И.А. Гончарова «Обломов», в центре которого - образ Ильи Ильича Обломова, барина, воспитанного в патриархальной среде родового имения и живущего в Санкт-Петербурге. При характеристике героя Гончаров использует некоторые художественные приёмы своих предшественников, в частности Н.В. Гоголя. В советские времена образ главного героя романа воспринимался несколько однобоко и прямолинейно, хотя на самом деле его образ гораздо глубже и многограннее.

Писатель рисует быт Обломовки как живой среды, сформировавшей характер героя, как целостного и законченного уклада русской жизни. Гончаров видел в формировании буржуазного уклада не только исторический прогресс, но и угрозу для многих духовных ценностей, выработанных русским патриархальным укладом. Многое в старых традициях вызывало отрицательное отношение Гончарова (косность, тунеядство, боязнь перемен и т.д.), но многое и привлекало его - например, теплота человеческих взаимоотношений, уважение к старине, связь с природой. Гончарова тревожило: как бы в погоне за прогрессом не разрушить то ценное, что было в старом, как найти их гармоническое сочетание.

Ничегонеделание Обломова воспринимается современным читателем, успевшим вкусить все прелести дикого капитализма, не только как выражение барской лени и апатии, но и как нравственный вызов человека тогдашним реформаторам. Глава «Сон Обломова», по выражению одного из критиков, - “увертюра всего романа”. Герой переносится в этой главе в своё детство, в самую счастливую пору своей жизни.

Вначале Илье Ильичу снится пора, когда ему всего семь лет. Он просыпается в своей постельке. Няня одевает его, ведёт к чаю. Весь “штат и свита” начинают осыпать его ласками и похвалами. После этого начиналось кормление его булочками, сухариками и сливочками. Потом мать отпускала его гулять с няней. День в Обломовке проходил с виду бессмысленно, в мелочных заботах и разговорах. “Сам Обломов - старик тоже не без занятий. Он целое утро сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается во дворе... Но главною заботою была кухня и обед. Об обеде совещались целым домом”. После обеда все дружно спали.

Следующая пора, которая приходит к Обломову во сне, - это когда он стал немного старше, и няня рассказывает ему сказки. “Взрослый Илья Ильич хотя после и знает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц - сказка у него смешалась с жизнью, и он бессильно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка... Его всё тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей”. Илюшу лелеют, “как экзотический цветок в теплице”. Родители мечтали о шитом мундире для него, “воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором. Они считали, что учиться надо слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретённой полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошёл все науки и искусства” .

Неподвижность жизни, дрёма, замкнутое существование - это не только признак существования Ильи Ильича, это суть жизни в Обломовке. Она отъединена от всего мира: “Ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали обломовцев”. И сон Обломова помогает нам это понять. Сон отражает реальную жизнь, которая была характерна для России того времени, отвергавшей нововведения Запада. И, вполне возможно, именно сон Ильи Ильича ближе к умонастроениям тогдашнего российского общества. Жизнь, увиденная Обломовым во сне, по-своему полна и гармонична: это русская природа, сказка, любовь и ласка матери, русское хлебосольство, красота праздников. Это та Россия, которую мы потеряли после революции 1917 года.

Перечитывая главу «Сон Обломова», мы понимаем, что впечатления детства являются для главного героя романа тем идеалом, с высоты которого он судит жизнь. Обломова терзали предчувствия, что в скором времени идиллия привычной жизни будет разрушена, и, к сожалению, его предчувствия сбылись. Россия, жившая давним ожиданием перемен и революционных преобразований, в скором времени надолго лишила своих граждан самой возможности видеть сны, подобные тому, который однажды привиделся Обломову.

Четыре сна Веры Павловны

Р еволюция, вспыхнувшая во Франции в феврале 1848 года, оказала сильное воздействие на студента Н.Г. Чернышевского, определив круг его интересов. Он погрузился в изучение трудов социалистов-утопистов, в которых видели тогда развитие христианского учения. Но в июле 1862 года Н.Г. Чернышевский был арестован по обвинению в связях с эмигрантами, то есть с группой А.И. Герцена, и оказался заключённым в одиночную камеру Петропавловской крепости, где он находился целых два года, и именно там был написан его роман «Что делать?».

К этому роману нельзя приложить привычные мерки того времени. В произведении Н.Г. Чернышевского мы имеем дело с философско-утопическим романом. Мысль в его романе преобладает над непосредственным изображением жизни. Не случайно роман был оценён революционно-демократической интеллигенцией не как собственно художественное произведение, а как программное произведение по социалистическому переустройству жизни.

Композиция произведения строго продумана: изображение “пошлых людей”, изображение “обыкновенных новых людей”, образ “особенного человека” и сны героини романа Веры Павловны. В четырёх снах Веры Павловны заключена философская концепция, разработанная Чернышевским для революционно настроенной молодёжи.

В первом сне Верочке снится, что она заперта в сыром, тёмном подвале. И вдруг дверь распахнулась, и Верочка очутилась в поле. Дальше ей снится, что она разбита параличом. И чей-то голос говорит, что она будет здорова, вот только Он коснется её руки. Верочка встала, идёт, бежит, и опять она на поле, и опять резвится и бегает. “А вот идёт по полю девушка, - как странно! И лицо, и походка - всё меняется, беспрестанно меняется в ней”. Верочка её спрашивает, кто же она. “Я невеста твоего жениха. Мои женихи меня знают, а мне нельзя их знать; у меня их много”. - “Только как же вас зовут? Мне так хочется знать”, - говорит Верочка. А девушка отвечает ей: “У меня много разных имён. Кому как надобно меня звать, такое имя я ему и сказываю. Ты меня зови любовью к людям”. Затем она даёт наказ Верочке - чтобы та выпускала всех и лечила, как она вылечила её от паралича. “И идёт Верочка по городу и выпускает девушек из подвала, лечит от паралича. Все встают, идут, и все они опять на поле, бегают, резвятся” .

Этот сон на самом деле - иносказание, и мыслящая публика того времени, умея читать между строк, находила в тексте конкретные образы и даже призывы к действию. Девушка, которую встретила Верочка, олицетворяла собой будущую революцию, а её женихи - это революционеры, готовые к борьбе за переустройство жизни.

Четвёртый сон рисует утопическую картину жизни будущего социалистического общества, настоящий земной рай. В этом идеальном мире царит невиданная роскошь, работают мастерские, почему-то преобладает алюминий (для того времени драгоценный металл), при этом все счастливы в свободном труде. Фантастические описания грядущего чётко оттеняют основную мысль романа: всё это легко осуществится в ближайшем будущем, стоит только довериться Рахметовым и сообща “делать” революцию по рецептам, взятым из сновидений Веры Павловны.

В отличие от Гончарова, который показал в главе «Сон Обломова» свой идеал России со всеми её бедами и слабостями - тот идеал, который был обращён не в будущее, а в настоящее, - Чернышевский в снах Веры Павловны отрицает саму возможность построения справедливого общества на основе царского режима. Ему кажется, что только восстание и революция могут принести счастье. Но это была утопия, и партия большевиков спустя полвека, предприняв попытку построения справедливого общества по планам социалистов-утопистов, в конечном итоге была вынуждена признать свои заблуждения.

Сны в зарубежной литературе

Сон, дающий свободу

Р усская литература XIX века повлияла на развитие всей мировой культуры. Такие писатели, как Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, стали широко известны во всех странах Запада и Востока. Японский писатель Акутагава часто говорил о том, что наибольшее влияние на его творчество оказали Гоголь и Чехов. В его рассказе «Сон» (1927) мы видим явное влияние повестей Гоголя петербургского периода. Например, в повести «Невский проспект» прослеживается судьба художника - и в рассказе «Сон» главным героем также выступает художник.

Акутагава прослеживает его отношения с натурщицей, которая удивляет художника своим безразличием ко всему, что её окружает. В какие-то моменты она вызывала у него раздражение. “Прошло полмесяца, а работа ничуть не подвигалась, - рассказывает писатель от лица художника. - Ни я, ни натурщица не открывали друг другу того, что было у нас на сердце” .

Однажды, когда она ушла, художник стал листать альбом Гогена и просматривать репродукции картин, написанных им на Таити, и скоро он начинает повторять одну фразу: “Это просто немыслимо!” Он понимает, что по сравнению с Гогеном ему не хватает выразительных средств для того, чтобы показать нечто особенное, присущее только его странной натурщице. День был жаркий, и его потянуло в сон. Художнику приснилось, будто он душит натурщицу и при этом испытывает чувство, близкое к удовлетворению. Он увидел, что её глаза закрывались, и похоже было, что она умерла. Сон встревожил художника, и его беспокойство усилилось ещё больше, когда вечером она не пришла позировать.

Он думал: “Ночью во сне я задушил женщину. Ну а если не во сне?” Она не пришла и на следующий день, и через день. Художник отправился на её поиски, и когда он шёл по одной из улиц, то вдруг вспомнил, что уже видел это во сне. А потом воспоминания о прежнем сне начисто стёрлись. Акутагава завершает свой рассказ загадочной фразой: “Но если теперь случается что-нибудь, то мне кажется, что это случилось в том самом сне...”

Вся наша жизнь - это сон, и если художник и натурщица не чувствуют интереса друг к другу, то все их отношения безжизненны, а сама жизнь - призрачна. Им приходится в реальной жизни соблюдать какие-то нормы приличия, управлять своими чувствами и мыслями, а сон даёт художнику полную свободу, и он совершает то, на что никогда бы не решился в реальной жизни. А может быть, его тайные намерения через сон вошли в сознание кого-то другого, и тот осуществил тайное намерение художника? В смерти натурщицы его подсознание как бы оправдывает бессилие таланта, несопоставимого с мощью таланта Поля Гогена.

В отличие от русских писателей, которые рассматривали сон как иносказание, аллегорию, просто литературный приём для более оригинального выражения своих мыслей и чувств, восточная традиция, и в частности литературная традиция Японии, исходила из буддийских представлений об окружающем мире. Для буддиста человеческая жизнь - это лишь краткий миг воплощения вечной жизни его души. И поэтому всякая человеческая жизнь - это всего лишь иллюзия, которая порождена сознанием человека. Что есть сон и что есть жизнь? Буддийская традиция ставит между ними знак равенства - в отличие от западной традиции, которая превозносит творческий разум человека и его способности к тому, чтобы преобразить и подчинить себе окружающий мир.

Дворец, который приснился дважды за 500 лет

М ировая литература XX века, отвергая старую школу “критического реализма”, создавала новые системы методов и приёмов, которые уже не сводились к элементарному жизнеподобию. Латиноамериканская литература дала читателям непревзойдённые образцы так называемого “магического реализма”. Одним из наиболее ярких представителей нового течения был Хорхе Луис Борхес.

Он родился в 1899 году в Аргентине, но юность провёл в Европе, где в начале 20-х годов сблизился с кружком молодых испанских литераторов, называвших себя “ультраистами”. Начав с поэзии, Борхес по сути остался поэтом навсегда. На свой лад Борхес добивается того же, чего добивались другие латиноамериканские писатели - Амаду, Гарсиа Маркес, Кортасар; разница лишь в том, что их фантастическая действительность питается мифами и фольклором, а Борхес, работавший с середины 50-х годов директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе, черпал свои сюжеты из тысяч книг, и всякий раз вымысел в его рассказах воспринимался как чистая правда.

В его прозе реальное и фантастическое отражаются друг в друге, как в зеркалах, или незаметно перетекают друг в друга, как ходы в лабиринте. “При чтении его рассказов вспоминается строка А.Ахматовой: «Только зеркало зеркалу снится...» Рассказы Борхеса тоже нередко кажутся снами: ведь во сне действуют обычно реальные, хорошо известные нам люди, но с ними происходят невероятные вещи. Зеркало, лабиринт, сон - эти образы особенно любимы Борхесом” .

В рассказе «Сон Колриджа» Борхес пишет о том, что лирический фрагмент «Кубла-хан» приснился английскому поэту Колриджу в один из летних дней 1797 года. Сон одолел его во время чтения энциклопедиста Пэрчеса, который рассказывал о сооружении дворца императора Кубла-хана, славу которому на Западе создал Марко Поло. В «Сне Колриджа» случайно прочитанный текст стал разрастаться; проснувшись, он подумал, что сочинил - или воспринял - поэму примерно в триста строк. Он помнил их с поразительной чёткостью и сумел записать этот фрагмент, который остался в его сочинениях.

Поэт видел этот сон в 1797 году, а сообщение о нём опубликовал в 1816 году. Ещё через 20 лет в Париже появился во фрагментах первый на Западе перевод «Краткого изложения историй» Рашида-ад-Дина, относящегося к XIV веку. На одной из страниц там было написано: “К востоку от Ксамду Кубла-хан воздвиг дворец по плану, который им был увиден во сне и сохранён в памяти”.

Монгольский император в XIII веке видит во сне дворец и затем строит его согласно своему видению; в XVIII веке английский поэт, который не мог знать, что это сооружение порождено сном, видит во сне поэму об этом дворце, совсем недавно разрушенном. Размышляя об этом совпадении, Борхес задаётся вопросом: “Мог ли Колридж прочитать текст, неизвестный учёным, ещё до 1816 года?” И здесь же Борхес говорит, что для него более привлекательны гипотезы, выходящие за пределы рационального. Почему бы не предположить, что сразу после разрушения дворца душа императора проникла в душу Колриджа, чтобы тот восстановил дворец в словах - более прочных, чем мрамор и металл.

Первый сон приобщил к реальности дворец; второй, имевший место через 500 лет, - поэму, внушённую дворцом. За сходством снов просматривался некий план; огромный промежуток времени говорит о сверхчеловеческом характере исполнителя этого плана. “Если эта схема верна, - пишет Борхес, - то в какую-то ночь, от которой нас отдаляют века, некоему читателю «Кубла-хана» привидится во сне статуя или музыка. И человек этот не будет знать о снах двух некогда живших людей, и, быть может, этому ряду снов не будет конца, а ключ к ним окажется в последнем из них...” .

В этом рассказе Борхеса сон рассматривается уже в новом качестве, которого мы не видели ни у кого из других писателей. Сон используется в рассказе как средство, придающее его повествованию интригу и занимательность. С другой стороны, «Сон Колриджа» - это образец настоящей интеллектуальной прозы, в которой важное место отводится передаче новой и интересной информации. Занимательность рассказа о двух снах ещё и в том, что через них идёт передача новых фактов и знаний, которые сами по себе занимательны.

Произведения литературы всегда отражали то время, в которое они создавались. На примере баллады Жуковского «Светлана» мы видели, как поэт впервые в истории отечественной литературы обратился к традициям русского фольклора. Сон Светланы являет собой удивительное сочетание воззрений и взглядов поэтов-романтиков с теми представлениями и верованиями, которые были характерны для народной культуры.

Дальнейшее развитие темы традиционной народной культуры получило в творчестве Гончарова. Сон Обломова - это вызов всей тогдашней интеллигенции, считавшей, что Россия должна пойти по западному пути развития. Сон Обломова - это, если угодно, гимн традиционному укладу русской жизни; это документ, в точности отражающий ту эпоху.

В своих спорах славянофилы и “западники” противопоставляли сон Обломова снам Веры Павловны. В отличие от Обломова, герои Чернышевского видят счастье своего народа в том, чтобы он пробудился от многовекового сна и встал на путь революционного преобразования окружающей действительности. Сон в романе «Обломов» выглядит как средство отражения действительности - и, наоборот, в романе Чернышевского «Что делать?» сны Веры Павловны воспринимались читающей публикой того времени как призыв активно вторгаться в окружающую действительность и переделывать её под собственные взгляды и представления. Можно сказать, что революционные эксперименты коммунистов впервые приснились Вере Павловне, и некоторые из её снов обернулись для России настоящим кошмаром.

В отличие от западной традиции на Востоке никогда не ставили на первое место творческую волю человека. Мир, который вокруг нас, может оказаться в итоге иллюзией, а сон, который расскажет писатель, - это и есть настоящая реальность. На примере творчества японского писателя Акутагавы мы могли убедиться именно в этом.

В современной культуре главенствующим признаётся принцип разнообразия. В каждой национальной культуре есть вещи мирового значения. При всей занимательности рассказа Борхеса «Сон Колриджа» мы не могли не заметить, что автор проявляет искренний интерес к культуре древней Монголии. Один и тот же образ приходит во сне разным людям из разных веков и разных стран. Это - занимательность, которая одинаково интересна жителям Аргентины, Англии, Франции, России, Монголии.

Таким образом, мы убедились, что разные эпохи, поэты и писатели по-разному использовали феномен сна в своём творчестве. Обращаясь к снам, поэты и писатели стремились выразить свои сокровенные мысли и чувства, сон помогал им в такие моменты, когда обычные выразительные средства не давали желаемого эффекта. И нет никаких сомнений в том, что тема снов и сновидений получит дальнейшее развитие в произведениях современных писателей. Сон - это всегда попытка заглянуть в будущее, или, как сказал философ: “В сновидениях человек готовится к грядущей жизни”. Этим, на наш взгляд, обусловлена востребованность темы сна в художественной литературе.

Итак, в данной работе были рассмотрены пять произведений отечественной и мировой художественной литературы. Сравнительный анализ художественных текстов показывает, что сны и сновидения могут использоваться поэтами и писателями для решения самых разных целей и задач.

Во-первых, сон может выступать как средство отражения действительности - в этом мы могли убедиться на примере сна Обломова. Во-вторых, сон может отражать фантастические грёзы, далёкие от реальной действительности, когда истинное счастье - в пробуждении. Именно так воспринимается баллада Жуковского «Светлана». В-третьих, сон может быть использован в качестве иносказания, аллегории (четыре сна Веры Павловны в романе Чернышевского «Что делать?»). Далее, на примере творчества Акутагавы мы увидели, что в восточной традиции сон и жизнь - всего лишь иллюзия, порождённая нашим сознанием, и такой взгляд имеет полное право на существование в условиях нынешнего многополярного мира. И наконец, сон в произведениях латиноамериканского “магического реализма” рассматривается как средство, придающее тексту дополнительную занимательность.

Таковы главные выводы, к которым мы приходим в результате выборочного анализа произведений художественной литературы.

Работа над данной темой помогла автору преодолеть устоявшееся представление о том, что сон - это просто физиологическое состояние, в котором мы находимся каждую ночь, а сновидения присутствуют в нашем сознании только для того, чтобы мы толковали их с помощью всевозможных книг гаданий и сонников. Стал очевиден приём использования сна писателями, а кроме того - его значение для того или иного произведения, когда через сон раскрывается характер героя, его сокровенные мысли, чувства и желания; сон выступает как зеркало, отражающее душу героя.

Обращение к лучшим образцам художественной литературы прошлого и настоящего со всей очевидностью убеждает в том, что сны и сновидения - это вечная тайна и загадка, и для того, чтобы постичь их, потребуются ещё века и тысячелетия. Наша работа является лишь попыткой проникновения в данную проблему, но и она позволила определить знаковые вещи как для понимания литературы, так и для мировосприятия в целом.

Спонсор публикации статьи – интернет-магазин «Анатомия Сна». Стоит задать в поиск «ортопедические матрасы» – интернет выдаст огромное количество предложений. «Анатомия Сна» сохранит ваше время, предоставив прекрасный выбор качественных ортопедических матрасов, удобно структурированных в подробном онлайн-каталоге. Матрас ли на независимом пружинном блоке или беспружинный из натурального латекса – вы сможете подобрать лучший матрас нужного размера, а так же ортопедическое основание к нему или кровать, наматрасники, подушки и прочие спальные принадлежности в одном месте.

1-й сон

Приснился Вере Павловне странный сон. Будто заперта она в подземелье, а потом раз, и на воздухе оказалась в полях колосистых. Затем смотрит: больна она – а потом, раз, и выздоровела. И вдруг кто-то с ней заговорил. Оказалось, это любовь к людям с ней заговорила. Вера Павловна идёт по городу весёлая, счастливая, всем помогает. С людьми веселее, чем одной.

2-й сон

Второе сновидение начиналось так. Супруг и Алексей Петрович идут вдоль поля, и супруг спрашивает о том, почему из одной грязи появляется пшеница, а из другой – нет. Он тут же объясняет, что если солнце согреет эту грязь, то и колос будет красивым. Это всего лишь грязь повсседневной жизни. Подошла к ним Вера Павловна, и предложила сменить тему. И они начали разговаривать обо всех прошедших событиях.

3-й сон

Заснула Вера Павловна и видит такой сон. Будто после чая легла она с книгой почитать, но начала вдруг думать о том, что ей в последнее время скучно. Вспомнила, что накануне хотела поехать в оперу с Кирсановым, но он не достал билет. Она пришла к выводу, что лучше ездить с мужем: он никогда не оставит её без билета. Она сокрушается, что из-за нерасторопности Кирсанова, пропустила «Травиату». Вдруг перед ней предстаёт артистка из «Травиаты», и протягивает Вере Павловне её же дневник. Оказывается, в этом дневнике записаны все события, которые произошли с женщиной накануне, а также все её мысли, и даже то, что Вера Павловна сидит по вечерам одна.

4-й сон

Снится Вере Павловне, что везде звучат песни и стихи, и от этого ей становится радостно. Она видит, что совсем рядом, возле каких-то шатров, пасутся бараны и лошади. Далее видны горы, покрытые белым снегом. Какой-то голос спрашивает Веру Павловну, хочет ли она знать, как будут жить люди в дальнейшем? Затем чья-то рука указывает женщине куда-то в сторону, и она видит самые лучшие поля на которых растёт прекрасная пшеница.

Картинка или рисунок Чернышевский Сны Веры Павловны

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Песнь о вещем Олеге Пушкин

  Князь Олег – это великий человек, который многое сделал для своей родины, для своей страны. Этот человек – много сражался, и все же оставался жив многое время, хотя не раз стрела из вражеского лука или оружие чуть не наносили ему вреда, и тем не менее

• Краткое содержание Смерть в Венеции Манн

  Одним из интересных произведений Томаса Манна стала новелла «Смерть в Венеции». Некоторые критики считали ее автобиографической.

• Краткое содержание Чехов Палата номер 6

  Повесть Палата No6 была написана Чеховым в 1892 году и по сей день является одной из самых популярных. Автор раскрывает в произведении такие темы как: насилие, лицемерие, халатное отношение врачей и судей к людям. Так же можно заметить философские подтемы

• Краткое содержание Блистающий мир Грина

  Кто из нас не мечтал летать не только во сне, но и наяву. И никто не задумывается, чем это может обернуться для обладателя таким даром. В романе «Блистающий мир» писатель Александр Грин постарался нам показать

• Краткое содержание Купер Пионеры, или У истоков Саскуиханны

  В начале романа описывается Америка в конце 18 века. Американцы постепенно начинают выселять коренных жителей и осваивать природные богатства новой земли.

Революция, вспыхнувшая во Франции в феврале 1848 года, оказала сильное воздействие на студента Н.Г. Чернышевского , определив круг его интересов. Он погрузился в изучение трудов социалистов-утопистов, в которых видели тогда развитие христианского учения.

Н.Г. Чернышевский

Но в июле 1862 года Чернышевский был арестован по обвинению в связях с эмигрантами, то есть с группой А.И. Герцена , и оказался заключённым в одиночную камеру Петропавловской крепости, где он находился целых два года, и именно там был написан его роман «Что делать?».

Чернышевский пишет роман «Что делать?». Роман затмил произведения Достоевского, и тот бросился писать свой «ответ Чемберлену» — роман «Идиот»

К этому роману нельзя приложить привычные мерки того времени. В произведении Чернышевского мы имеем дело с философско-утопическим романом. Мысль в его романе преобладает над непосредственным изображением жизни. Не случайно роман был оценён революционно-демократической интеллигенцией не как собственно художественное произведение, а как программное произведение по социалистическому переустройству жизни.

Композиция произведения строго продумана: изображение «пошлых людей», изображение «обыкновенных новых людей», образ «особенного человека» и сны героини романа Веры Павловны. В четырёх снах Веры Павловны заключена философская концепция, разработанная Чернышевским для революционно настроенной молодёжи.

Письмо

11 июля 1856 г в одном из номеров Петербургской гостиницы найдена записка, в которой написано, что об её авторе скоро станет известно на Литейном мосту и что виноватых при этом не стоит искать. В эту же ночь какой то мужчина застрелися на мосту. В воде нашли его простреленную фуражку.

Вера Павловна получает роковое письмо

В это время на Каменном острове, молодая дама занимается шитьем и напевает песню. Её зовут Вера Павловна. Тут появляется служанка с письмом, прочитав его Вера Павловна начинает плакать. Появившийся молодой человек старается её утешить, но Вера Павловна отталкивает его со словами, что это его вина.

«Ты в крови! На тебе его кровь! Ты не виноват - я одна…»

Знакомство с Лопуховым

Дальше в романе идёт рассказ о жизни Веры Павловны и что привело к такому печальному исходу. Вера Павловна родилась и выросла в Петербурге. Её отец, Павел Константинович Розальский, был управляющим дома, а мать выдавала деньги под залог. Главной целью матери, Марьи Алексеевны, было как можно выгоднее выдать дочь замуж и она прилагала к этому максимум усилий. Внимание на Веру обращает сын хозяев дома — офицер Старешников, и пытается её соблазнить. Мать просит дочь быть с ним как можно ласковее, чтобы он женился на ней, но Вера понимает истинные намеренья Сторешникова. В доме Верочке становится невыносимо, но всё неожиданно решается.

Вера Павловна и Лопухов

К Феде, брату Веры, пригласили молодого учителя — студента-медика Дмитрия Сергеевича Лопухова. Изначально они относятся друг к другу с осторожностью, но после находят много общего. Лопухов старается спасти Веру и устроить её гувернанткой, но ему отказывают, поскольку никто не хотел брать на себя ответственность за молодую девушку, которая сбежит из дому.

Первый сон

Не задолго до окончания учёбы, Лопухов бросает учиться, подрабатывает частными уроками и делает предложение Вере.

Н. Бондаренко. Первый сон Веры Павловны

Верочке снится её первый сон. Снится, что она заперта в сыром, тёмном подвале. И вдруг дверь распахнулась, и Верочка очутилась в поле. Дальше ей снится, что она разбита параличом. И чей-то голос говорит, что она будет здорова, вот только Он коснется её руки. Верочка встала, идёт, бежит, и опять она на поле, и опять резвится и бегает. «А вот идёт по полю девушка, - как странно! И лицо, и походка - всё меняется, беспрестанно меняется в ней». Верочка её спрашивает, кто же она. «Я невеста твоего жениха. Мои женихи меня знают, а мне нельзя их знать; у меня их много». - «Только как же вас зовут? Мне так хочется знать», - говорит Верочка. А девушка отвечает ей: «У меня много разных имён. Кому как надобно меня звать, такое имя я ему и сказываю. Ты меня зови любовью к людям». Затем она даёт наказ Верочке - чтобы та выпускала всех и лечила, как она вылечила её от паралича. «И идёт Верочка по городу и выпускает девушек из подвала, лечит от паралича. Все встают, идут, и все они опять на поле, бегают, резвятся».Этот сон на самом деле - иносказание, и мыслящая публика того времени, умея читать между строк, находила в тексте конкретные образы и даже призывы к действию. Девушка, которую встретила Верочка, олицетворяла собой будущую революцию, а её женихи - это революционеры, готовые к борьбе за переустройство России.

Старый Саратов, откуда родом Чернышевский. Таинственные клады, тень Чернышевского, старинная усадебка и любовь к Отечеству… Чем не ещё один сон Веры Павловны? Только всё это происходило наяву

Молодые живут в съемной квартире, её хозяйке отношения Лопухова и Веры, кажутся странными. Спят они в разных комнатах, спрашивают, прежде чем войти в комнату, и не появляются друг перед другом не одетыми. Вера объясняет это тем, что они боятся друг другу надоесть, что такой и должна быть семейная жизнь.

Второй сон

Вера Павловна решает открыть собственное хозяйство - швейную мастерскую и нанимает туда девушек, которые получают такой же процент от дохода, как и она. Они не только работают вместе, но и вместе отдыхают.

В это время Вере Павловне снится второй сон, в котором она видит поле, на котором растут колосья. На поле есть реальная грязь — это забота о том, что нужно человеку, из этой грязи и растут колосья, и есть грязь фантастическая – забота о пустом, ненужном деле, и из этой грязи ничего не растёт.

Третий сон

В гости к Лопуховым часто заходит друг Дмитрия - Александр Матвеевич Кирсанов. Кирсанов проводит много времени с Верой Павловной, в то время когда Лопухов занят своей работой. Но неожиданно Кирсанов перестает заходить к ним в гости, Лопуховы не могут понять почему. Просто Кирсанов понимает, что влюбился в жену друга. Кирсанов появляется лишь тогда, когда Дмитрий болеет, он во всём помогает Вере Павловне и в этот момент и она понимает, что тоже влюблена в Кирсанова.

Н. Бондаренко. Семейный портрет в интерьере. Вера Павловна

Об этом говорит и её очередной, третий, сон, в котором она читает дневник.

Н. Бондаренко. Третий сон Веры Павловны

В дневнике написано, что она благодарна мужу за всё, но не испытывает к нему того нежного чувства, в котором она так нуждается.

Дмитрий находит из этого единственный выход — он отправляется на Линейный мост, где и происходит роковой выстрел.

Н. Бондаренко. Швейная мастерская Веры Павловны

Когда Вера Павловна об этом узнает, к ней приходит общий друг Кирсанова и Лопухова – Рахметов. Он был из богатой семьи, но в своё время он распродал своё имение, и все деньги раздал.

Н. Бондаренко. Портрет Рахметова

Он не употребляет вино, не трогает женщин, и даже спит на гвоздях, дабы узнать свои физические возможности. Рахметов много путешествовал по Европе и по России, чтобы стать как можно ближе к народу. В этот день он принёс письмо Вере Павловне от Лопухова, после которой она становится спокойной. Рахметов говорит Вере Павловне, что они были слишком разные с Лопуховым, поэтому она и влюбилась в Кирсанова.

Через время Вера Павловна выходит замуж за Кирсанова.

Кирсанов и Вера Павловна. Кадр из фильма

О том, что Вера Павловна и Лопухов разные, было написано в письме, которое она получила из Берлина, от некого друга Лопухова, который говорит, что после расставания с Верой Лопухов отлично себя чувствует.

Четвёртый сон

В итоге жизнь Веры Павловы и Кирсанова не сильно отличается от её жизни с Лопуховым. Кирсанов её очень любил, всегда её слушал, а если надо помогал.

Н. Бондаренко. Четвёртый сон Веры Павловны

Вскоре ей вновь снится сон, в котором очень много женщин всех времен. Тут же показывается красавица из первого сна, которая рассказывает ей о свободе женщины и равноправии полов.

Дом-мечта Веры Павловны

Четвёртый сон рисует утопическую картину жизни будущего социалистического общества, настоящий земной рай. В этом идеальном мире царит невиданная роскошь, работают мастерские, почему-то преобладает алюминий (для того времени драгоценный металл), при этом все счастливы в свободном труде. Фантастические описания грядущего чётко оттеняют основную мысль романа: всё это легко осуществится в ближайшем будущем, стоит только довериться Рахметовым и сообща «делать» революцию по рецептам, взятым из сновидений Веры Павловны.

В отличие от Гончарова , который показал в главе «Сон Обломова» свой идеал России со всеми её бедами и слабостями - тот идеал, который был обращён не в будущее, а в настоящее, - Чернышевский в снах Веры Павловны отрицает саму возможность построения справедливого общества на основе царского режима. Ему кажется, что только восстание и революция могут принести счастье. Но это была утопия, и партия большевиков спустя полвека, предприняв попытку построения справедливого общества по планам социалистов-утопистов, в конечном итоге потерпела фиаско, по крайней мере, временное.

В доме у Кирсановых бывает много гостей, вскоре среди них появляется семья Бьюмонт. Екатерина Бьюмонт познакомилась с Кирсановым очень давно, когда он помог ей понять, что человек которого она любила её недостоин. Позже она знакомиться с Чарльзом Бьюмонтом, который в превосходстве говорит на русском, поскольку до 20 лет прожил в России. При встрече Чарльза Бьюмонта с Кирсановым, последний узнает в нём Лопухова. Кирсановы и Бьюмонты настолько сближаются друг с другом, что решают жить в одном доме.

Что делать в Зазеркалье?

Немногим более полутора столетия назад Чернышевский начал сочинять сны Веры Павловны, а Льюис Кэрролл — сны девочки Алисы

Вера Павловна и Алиса. Стоило Алисе задремать за книжкой — мимо пробежал Кролик и начались чудеса. А Вере Павловне снилось, как надо трудиться, чтобы вокруг завертелись чудеса похлеще

Что делать, если Кэрролу приснится Чернышевский?

Полтора столетия назад писатель-радикал начал сочинять сны Веры Павловны, а писатель-консерватор — сны девочки Алисы.

Однажды летним утром 1862 года 34-летний Чернышевский отправился в Петропавловскую крепость. А 30-летний преподаватель Доджсон (он же Льюис Кэрролл) — на лодочную прогулку.

Один, сидя за решёткой, сочинил сны Веры Павловны. Другой именно тогда, плавая с коллегой Дакуортом и детьми декана колледжа Генри Лидделла, начал сочинять по просьбе 7-летней Алисы сказку о её снах. И вот ведь штука какая: девичьи сновидения, придуманные двумя молодыми людьми, наделали столько шума. Столько смыслов нашли в их сновидениях!

Конечно, совпадение всего лишь случайно. Чернышевский и не подозревал о существовании Льюиса Кэрролла, как и тот не знал про Николая Гавриловича. Но каприз совпадения любопытен — светотени перемешиваются, персонажи бликуют по-новому.

Против Чернышевского сфабриковали обвинение в составлении прокламации «Барским крестьянам от доброжелателей поклон», назвали его «врагом Российской империи номер один». А он изложил свои утопические идеалы в романе «Что делать?», смешав в мечтах будущее человечества, реальность любви и пирожных. Кстати, после Веры Павловны, он взялся и за сказочный роман в духе «Тысячи и одной ночи» («Повести в повести”), но как-то не сложилось.

Против Льюиса Кэрролла общественное мнение сфабриковало миф о педофилии: тень его витает над всеми фрейдистскими (а какими же ещё?!) толкованиями истории непонятных отношений Кэрролла с детьми. Правда, отношения эти всегда оставались в рамках приличий того времени — а те приличия нынешним не чета. Да и понятие само «педофилия» появилось лишь через 15 лет после выхода «Алисы» (его ввел австрийский психиатр Рихард Крафт-Эбинг в 1886 году).

Чернышевский, рассказывал скептик Набоков, подсчитывал всякий раз, как прослезится, число своих слезинок. Кэрролл тоже к слезам внимателен: его Алиса чуть не утонула, наплакав целое море.

«Фу ты, ну ты» по-французски

Вера Павловна — принципиальная девушка. Она пытается разобраться в чудесах реальной жизни и окружающих ее персонажей, организует швейную мастерскую и с необъяснимым упорством видит сны про новую жизнь и своё женское равноправие («делать только то, что я хочу»). Алиса — девочка, вечно дремлющая где-то в саду и проваливающаяся во сне в места, где всё вокруг «чудесато», как и вокруг Веры Павловны.

Мария Алексеевна, мать Веры Павловны, кричит дочке: «Отмывай рожу-то!» Королева вопит на Алису: «Отрубить ей голову!»

Та же мамаша задает вдруг вопрос: «А свадьба-то по-французски — марьяж, что ли, Верочка?». Ответить могла бы и Алиса (её тоже спрашивали, как по-французски «фу ты, ну ты»): «Если вы мне скажете, что это значит, я вам тут же переведу на французский».

Герои Чернышевского помешаны на чаепитиях. «Прошу садиться, — сказала Марья Алексеевна. — Матрёна, дай ещё стакан». — «Если это для меня, то благодарю вас: я не буду пить». — «Матрёна, не нужно стакана. (Благовоспитанный молодой человек!)». Вот так и с Алисой: «Выпей ещё чаю», — сказал Мартовский Заяц, наклоняясь к Алисе. «Ещё? — переспросила Алиса с обидой. — Я пока ничего не пила». — «Больше чаю она не желает», — произнёс Мартовский Заяц в пространство».

Понятно, что ни Верочка, ни Алиса мимо пирожка спокойно пройти не могут.

И у революционно настроенной Веры Павловны, и у наивной Алисы путаницы с руками-ногами. Одна в недоумении листает страницы нот: «иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я могла перевернуть левою?» И вторая в ужасе: «Куда девались мои плечи? Бедные мои ручки, где вы? Почему я вас не вижу?»

Во сне у Веры девушка, у которой «и лицо, и походка беспрестанно меняется». Алиса тоже признаётся: «Всё время меняюсь и ничего не помню».

Время, кстати, скачет, как хочет. У Веры «в одну минуту, прошли два месяца» Алиса знает, как это: «Шепнула словечко и — р-раз! — стрелка побежала вперёд!»

Мамаша Верочки «на полуслове захрапела и повалилась” — совсем как Соня у Кэррола. Персонажи вокруг и там, и тут появляются из ниоткуда и исчезают в никуда. А Рахметова забыли?! Рахметов, спящий на гвоздях — ничуть не хуже фламинго, играющих роль клюшек, и солдат, сгибающихся в форме ворот для крокета.

Наконец, главный сон Веры Павловны, четвёртый. Социальный идеал в её голове. Свободные труженики вкалывают, чтобы вечерами отрываться на всю катушку. Вере Павловне объясняют (девушка, просившая называть её «любовью”): «Ты видела в зале, как горят щёки, как блистают глаза; ты видела — они уходили, они приходили; … это я увлекла их, здесь комната каждого и каждой… Здесь я — цель жизни».

И Алисе, заметившей, что игра пошла веселее, Герцогиня говорит: «А мораль отсюда такова: «Любовь, любовь, ты движешь миром…»»

У одного язык коряв, у другого игрив. У одного нехитрые общие мысли. У другого ничего не в лоб. Но по сути всё про то же, будто приснились они друг другу: как плыть по жизни? Ответил на вопрос каждый — в меру испорченности своим талантом.

Чудесатость в окружающей среде

Страшно подумать, что было бы с Чернышевским, приснись ему Льюис Кэрролл. А представьте явление Гаврилыча спящему Кэрролу? Вот то-то и оно.

Но если отбросить пустые фантазии — Толстой не переваривал Чернышевского за «тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности». У Кэрролла свои проблемы с дикцией: он заикался.

С властями у арестанта Чернышевского было совсем напряжённо. Кэрролл, при всём своём консерватизме, умудрился огорчить королеву Викторию — хотя и невольно. Та попросила после «Алисы» следующую чудесную книжку посвятить ей — но следующим трудом джентльмена стало «Элементарное руководство по теории математических детерминантов».

Автор «Что делать?» с виду сухарь сухарём, — а явно озабочен пикантностями «новых форм жизни»: фиктивный брак, жизнь втроем и прочие эмпиреи. Между прочим, были времена, когда запрещённую книжку «Что делать?» дарили молодожёнам на свадьбу как оч-чень пикантную штучку!

Автор весёлой «Алисы» жил, как взрослый ребёнок, — от него бы и ждать всевозможных причуд, а он вдруг надувал щёки, желая «издать для юных английских девственниц сверхскромного Шекспира» и убеждая их, что «истинная цель жизни состоит в выработке характера”.

Как увязать одно с другим? А так, как увязывается всё во сне. Всё шиворот-навыворот, шалтай-болтай, без объяснений.

Оба писателя жили не на Луне, вокруг кипел мир. Что происходило в том же 1862 году, что переваривалось в их головах, когда они писали про девичьи сны своих героинь?

В США вовсю воюют Север и Юг. Британский парламент негодует по поводу прокламации генерала Батлера о женщинах Нового Орлеана, разрешавшей относиться к ним, как к проституткам, если те вредят солдатам. Парламентариев высмеивает лондонский корреспондент газеты «New York Daily Herald» Карл Маркс.

Англия с Францией готовят интервенцию в Штаты, помочь рабовладельческому Югу. Но кампания срывается из-за дикой России, не пожелавшей участвовать в вооружённом вмешательстве.

Изобретатель Ричард Гатлинг получает патент на первый скорострельный пулемет. В Петербурге открывают первую в России консерваторию.

В Англии депрессия, разброд и шатания. В России реформы, но тоже разброд и шатания. Всюду думают об укреплении державных чувств. В Лондоне пышно проводят всемирную промышленную выставку. У нас пышно празднуют тысячелетие России.

Поток событий — вполне безумен, как сегодняшний, — и из него пытаются по сей день выплыть Вера Павловна с Алисой.

Что им предлагают Чернышевский с Кэрроллом? Как говорил старик Эйнштейн, есть только два способа прожить жизнь. Первый — будто чудес не существует. Второй — будто кругом одни чудеса. Первый — явно для Чернышевского. Второй — для Кэрролла.

Каждый выбирает себе по жизни сны по вкусу.

СУД НАД БРАКОМ

Смелый образ жизни и ещё более смелые сны Веры Павловны были почерпнуты в текстах Шарля Фурье, которые Чернышевский читал уже в конце 1840-х годов. К тому времени в практичной Америке существовали фурьеристские фаланстеры, но эксперименты с браком и сексом в них не шли дальше совместной работы мужчин и женщин и попыток «свободной любви». Знаменитые теперь эротические писания Фурье большей частью оставались в рукописях, недоступных ни Нойезу, ни Чернышевскому. Но русский автор в своём романе «Что делать?» не ограничился швейной мастерской Веры Павловны, копирующей экономические эксперименты фурьеристов, а прибавил вполне утопическую, хотя по цензурным условиям и расплывчатую, концепцию типа «сложного брака».

В своей книге «История американских социализмов» (1869) Джон Хемфри Нойез сделал ясный и, надо признать, на редкость поучительный обзор местных утопических общин. Все они, по словам Нойеза, являются плодом двух главных влияний, которые автор, по своему обыкновению эротизируя, обозначал как материнское и отцовское начала. Отцовским началом американских общин были влияния европейских утопистов. После приезда Роберта Оуэна («святого старца», как звал его Чернышевский) в Америку в 1824 году и покупки им огромного участка для Новой Гармонии он подолгу жил здесь и, уезжая в Европу, множество раз возвращался в Новый Свет. В 1840-х годах американские последователи Оуэна подверглись влиянию Фурье, и коммуны были переименованы в фаланстеры. Оуэниты ненавидели фурьеристов, но Нойез считал их слияние естественным. «Не стоит думать о двух великих попытках социалистического возрождения как совсем отличных друг от друга. […] В конце концов, главной идеей обоих являлось […] расширение семейного союза […] до размеров большой корпорации». Так сформулировав идею социализма, Нойез с легкостью принимает обоих его основоположников в свои собственные предшественники. Но все это — отцовское, европейское начало, которого; понятно, недостаточно.

Материнским же началом Нойез считает собственно американскую религиозную традицию. Начиная с первых десятилетий XIX-го века, в Америке происходило Возрождение (Revival, пишет Нойез с большой буквы) религиозной жизни. Возрождение дало начало множеству деноминаций и сект, но главной из них для Нойеза являются шейкеры. Шейкеры и социалисты дополняют друг друга. Великая цель шейкеров — перерождение души; великая цель социализма — перерождение общества. Настоящая задача состоит в их взаимном оплодотворении. Именно такой синтез, заявляет Нойез, и осуществлен им в «библейском коммунизме».

Европейский социализм, по его мнению, игнорировал секс, так и не поняв, какое значение имеет он для переустройства жизни. Оуэн, по мнению Нойеза, вовсе не касался этих проблем; а последователи Фурье хотя и ожидали изменения человеческой натуры в будущем, но на деле сосредоточились на одних экономических экспериментах и вели в своих фаланстерах традиционно моногамную жизнь. Новый подход к полу и сексу был, по мнению Нойеза, исключительной заслугой шейкеров и библейских коммунистов. «Во всех воспоминаниях об ассоциациях Фурье и Оуэна ни слова не говорится о Женском вопросе! […] На деле, женщины едва упоминаются; и бурные страсти, связанные с разделением полов, с которыми имели столько бед […] все религиозные коммуны […] остаются абсолютно вне поля зрения». С пренебрежением полом связаны американские неудачи европейских социалистов; и наоборот, общины безбрачных шейкеров и промискуинных коммунистов стабильны и счастливы, уверен Нойез. Они обязаны этим своему вниманию к полу и радикальными способами решения его проблем. Фурьеристы, по словам Нойеза, строят печь начиная с трубы; и он отвергает их идеи не потому, что не хочет строить печи, а потому, что считает, что строить их надо на надёжном фундаменте. Иными словами, конечная цель его та же — уничтожение семьи, частной собственности и государства; но чтобы достигнуть её, надо начинать не с уничтожения собственности и не с разрушения государства, а с нового порядка отношений между полами.

Хотя безбрачие шейкеров кажется полярной противоположностью «сложного брака», на деле оказывается, что среди всего разнообразия сект и коммун ближе всего Нойезу именно шейкеры. Он жил среди них, участвовал в их ритуалах и с сочувствием цитировал их документы. Контакты шли и на уровне общин, шейкеры. Даже показывали в Онайде свои «танцы». «Мы обязаны шейкерам более, чем кому-либо другому из социальных архитекторов, и больше, чем всем им, вместе взятым», — писал Нойез. Ему вообще казалось «сомнительным, чтобы оуэнизм или фурьеризм […] тронули бы практичный американский народ, если бы не шейкеры». Он предполагал даже, что шейкеры ещё в бытность свою в Англии повлияли на европейских утопистов. Выпускник Йейла и наследник романтической эпохи, Нойез охотно признавал свою связь с народной культурой, которую для него воплощали шейкеры.

Ассоциации любого типа только увеличивают тенденцию к адюльтерам, частым и в обычной жизни; а эта тенденция способна разрушить любую ассоциацию, — обозначает Нойез опыт американских коммунистов. «Любовь в её исключительной форме дополняется ревностью; а ревность ведёт к вражде и расколу. Таким образом, всякая ассоциация, которая признаёт исключительность любви, несёт в себе семена своего распада; и эти семена лишь быстрее вызревают в тепле совместной жизни». Это всякий раз происходило с фурьеристскими фаланстерами, но этого не происходит там, где люди воздерживаются от секса, как шейкеры, или где люди вступают в «сложный брак», как в Онайде. Подобно эллинистическим гностикам и русским скопцам, Нойез возводит свои рассуждения к истории первородного греха; но и здесь он идёт дальше остальных или, по крайней мере, последовательнее формулирует. «Настоящая схема искупления начинается с примирения с Богом, далее ведёт к восстановлению должных отношений между полами, потом занимается реформой индустриальной системы и заканчивается победой над смертью». Фурьеристы, считал Нойез, игнорируют и начало, и конец этой цепи, а занимаются только экономикой. Этот анализ поражает нетривиальностью социологического видения. Джон Нойез был бы способен конкурировать с Максом Вебером, если бы его идеи не заводили его слишком далеко.

Семья и собственность, любовь и корысть — две стороны одной луны; но, как водится, луна эта всегда повёрнута к наблюдателю одной из своих сторон. Пол чаще оказывался на обратной, невидимой стороне, а к наблюдателю-энтузиасту обращена исключительно та, что связана с собственностью и её перераспределением. Но обратная сторона луны существует, и заглянуть по ту сторону всегда казалось увлекательным и рискованным приключением. Если столпы социализма скорее гнушались им, то фанатики и поэты не уставали напоминать о том, что программа социализма выходит, и всегда выходила, за пределы экономики. «У всякого человека в нижнем месте целый империализм сидит», — говорил герой Платонова. «Левый марш» Маяковского утверждал всё то же: преодоление первородного греха — ключ к подлинно левой политике, а тот, кто не признаёт этого, по-прежнему шагает правой. «Довольно жить законом, данным Адамом и Евой […] Левой!» — призывал поэт. Если «клячу истории» удастся загнать, то только так.

Обобществление собственности требует обобществления семьи. Преодоление экономики означает, как необходимое условие и даже как обратная сторона того же самого процесса, преодоление пола. Лучше прямо признать это, особенно если имеешь технический проект для выполнения задачи. Но игнорировать эту двойственность левой идеологии нельзя, даже если и не имеешь нужных технических идей. Достоевский, к примеру, тоже верил в нового человека и в то, что нынешний «человек есть на земле существо […] не оконченное, а переходное». Достоевский знает лишь одну черту «будущей природы будущего существа», которая определена в Евангелии: «Не женятся и не посягают, а живут, как ангелы Божии». Вслед за разными сектантами Достоевский читает этот текст буквально. Сущность нового человека хоть и неизвестна, но определяется она не экономическим равенством, а освобождением от пола. Осуждение секса и брака диктуется требованиями общинной жизни: «семейство […] всё-таки ненормальное, эгоистическое в полном смысле состояние»; «женитьба и посягновение на женщину есть как бы величайшее оттолкновение от гуманизма». Здесь видно, что Достоевского волнует не физиология, а социология: не грязь половой жизни, а её избирательность, неизбежное следствие самой природы секса как парной функции. Любовь одного человека к другому отвлекает его от любви к общине в целом. Поэтому земной рай определится преодолением пола и секса: «Это будет […] когда человек переродится по законам природы окончательно в другую натуру, который не женится и не посягает». Идеал, назначенный для иных миров, приобретает реальность надежды, осуществимой на этом свете: так из мистического учения прорастает утопическое. Община, главная ценность русских мечтателей, когда-нибудь одолеет семью, эгоистический и антигуманный институт старого общества. Для этого надо отменить пол, изменить природу человека, осуществить перерождение.

Сны Веры Павловны в Нижнем Тагиле

Об этом ли мечтал Чернышевский? Во всяком случае, евангельский источник был тем же. «Когда-нибудь будут на свете только «люди»: ни женщин, ни мужчин (которые для меня гораздо нетерпимее женщин) не останется на свете. Тогда люди будут счастливы». Так что не один Нойез замечал связь социализма с полом или, точнее, с его отсутствием. Но только он ставит позитивно точный диагноз проблемы: существование семьи делает невозможным ликвидацию имущества; пока люди объединяются парами, это будет разрывать общину; обобществление собственности невозможно без нейтрализации пола. Поэтому любые социально-экономические программы обречены на провал, если они не включают в себя манипуляций над полом, сексом и семьей.

Нойез знает два направления такой работы, и наверно, эти две возможности в самом деле исчерпывают ситуации. Можно пытаться ликвидировать пол, строя общину из бесполых людей, которым нужно дать некий способ возмещения секса; так в Америке действовали шейкеры, а в России — скопцы. Нойез придумал второй путь: не устраняя пол как таковой, ликвидировать его вредные для общины последствия, запрещая парные связи и размыкая их до границ общины; в России подобие такой практики развивалось среди хлыстов. Распутин проповедовал: «Любовь есть идеал чистоты ангельской, и все мы братья и сёстры во Христе, не нужно избирать, потому что ровные всем мужчины и женщины и любовь должна быть ровная, бесстрастная ко всем, без прелести».

Если в своих изобретениях Нойез и следовал за Фурье, то был несравненно практичнее и радикальнее его, примерно как Ленин в сравнении с Сен-Симоном. Чернышевский, со своей стороны, питаясь обрывками прочитанного и услышанного, а больше своим интуитивным пониманием проблемы, соединил во фрагментах своего романа оба измерения утопии, экономический социализм и сексуальный коммунизм. Уже в 1856 году Чернышевский писал об успехе общины Новые времена (Modern Times) в штате Нью-Йорк и о серии сходных опытов, которые в Америке, с завистью писал русский автор, никто не считает опасными.

Собственным вкладом Чернышевского и Герцена в русскую идеологию обычно считают открытие ими перехода к социализму прямо из феодализма и на основе сельской общины. Так, большим прыжком с опорой на национальную традицию, казалось возможным миновать проклятый капитализм. Это главная из новаций левой мысли в России за все времена её бурного развития. На эту теорию Чернышевского практики русского популизма опирались вплоть до Ленина и дальнейших продолжателей его дела; именно потому все они так ценили Чернышевского. Но эта теория радикальна не только своими практическими следствиями; она имела очевидно антиэкономический характер и радикально противоречила Марксу. В момент своего возникновения эта теоретическая фантазия остро нуждалась в союзниках. Коммунистические общины, существовавшие в Америке ещё до отмены рабства, казались живым осуществлением этой русской мечты. Развиваясь и объединяясь, эти передовые ростки новой жизни должны были преобразовать все прочие американские реальности, включая рабовладельческий строй на Юге и власть капитала на Севере. Так и Америка совершит свой большой прыжок, преодолевая капитализм прямо из низших формаций; по крайней мере, так всё это виделось из-за океана.

Отдавая должное практическим возможностям Нового Света, Чернышевский поместил свою сновидную конструкцию туда, где она только и могла на самом деле осуществиться, — в Америку. Благодаря Ивану Григорьеву эксперименты Нойеза стали известны в России за несколько лет до того, как был написан роман Чернышевского; были известны и другие, менее выразительные американские опыты. Сходство между изобретениями Нойеза и снами Веры Павловны было и результатом их опоры на идентичные (Фурье) и сходные (шейкеры и хлысты) источники. Пожалуй, даже читатели романа «Что делать?» недооценили Чернышевского. Он трезвее Достоевского, без его надежды на мистическое преображение, видел несовместимость брака и общины; он яснее Герцена, без его романтических мучений и увлечений, понимал революционную сущность адюльтера; он смелее Ленина, без его бытового морализма, понимал необходимость сексуальной революции как подкладки любого коммунистического проекта; и, запертый в тюремной камере, он смотрел на географическую карту куда чаще своих более удачливых соотечественников.

*****

Открыть Америку

Статья А. Эткинда (с сокращениями и небольшой правкой С. Лихачева)

Как известно, нет ничего скучнее чужих снов — и ничего интереснее собственных. Среди прочих интересных снов русской культуры самый любимый — четвёртый сон Веры Павловны, героини романа Чернышевского «Что делать?».

Сон похож на оперу и состоит из нескольких действий; нас интересуют декорации. Сначала мы видим прелюдию со стихами Гёте и общеевропейским романтическим пейзажем: нивы, цветы, птицы, облака. Потом, в первом акте, богиня Астарта выступает на фоне характерного ближневосточного пейзажа: шатры, номады, верблюды, оливы, смоковницы, кедры. Второе действие богиня Афродита разыгрывает в Афинах, они названы по имени. Третье действие — готический замок и такая же красавица. Далее следует интермедия, во время которой нам читают Руссо и меняют декорации.

Следующая царица совмещает в себе прелести всех своих предшественниц. И неудивительно: она русская. Её утопический дворец находится у Оки, среди «наших рощ»; в доказательство автор, верный своей технике, перечисляет русские деревья (дуб, липа, клён, вяз). Обитатели дворца живут в отдельных комнатах, обедают вместе, трудятся тоже вместе. Впрочем, «почти всё за них делают машины». Но этот колхоз среди «наших полей» — вовсе не предел мечтаний автора и его героини.

Как и положено в опере, в последнем действии происходит нечто неожиданное и возвышенное. Наступает осень, в России холодно, и большинство обитателей Хрустального дворца вместе со своей царицей переселяются в новое место, на юг. Как выясняется, здесь, в некоей сезонной эмиграции, они проводят большую часть своей жизни: семь-восемь месяцев в году. «Эта сторона так и называется Новая Россия»; но это не южная Россия, специально уточняет царица.

В новой Новой России мы видим пейзаж, столь же легко узнаваемый, как и предыдущие ландшафты: «рощи самых высоких деревьев […] плантации кофейного дерева […] финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис». Похоже на Америку, южные штаты. Но этого недостаточно; не доверяя ботаническим познаниям читателя, Чернышевский переходит к географии. Привязка финальной картины четвёртого сна Веры Павловны на местности даётся с подробностями и упорством, редкими даже для этого автора:

«На далёком северо-востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, всё в том же юго-восточном направлении длинный и широкий залив; на юге далеко идёт земля, расширяясь всё больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим её западную границу. Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек […] Мы не очень далеко […] от южной границы возделанного пространства […]; с каждым годом люди, вы, русские, всё дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах […] Да, от большой северо-восточной реки всё пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветёт, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания».

Реки на северо-востоке — Миссисипи и Миссури; широкий залив на юго-востоке от них — Мексиканский залив, узкий залив и перешеек на западе — Калифорнийские залив и полуостров. Вера Павловна со своим гидом, русской царицей, находятся где-то в Канзасе; русские люди расширяют границы Штатов на Юг, в Техас и в Мексику.

В черновом варианте романа Вера с царицей попадали в Синайскую пустыню; гора Синай прямо была указана в тексте. Перерабатывая текст, Чернышевский перенёс обетованную землю из старого её места, Ближнего Востока, в новое место, Америку. Так, вероятно, он понимал своё расставание с христианской архаикой во имя современности. Писавший свой роман в камере, из которой не было видно неба, он, похоже, не отрывал глаз от карты. Не библейская Палестина, а американские Штаты становятся местом новых чаяний. Русская идея осуществляется на американском Юге. Как положено в утопии, временная координата сплющивается и застывает на месте; времени больше не будет, сказано по этому поводу ещё в Апокалипсисе. Зато пространство расширяется и раскрывается, и география приобретает небывало замысловатые значения.

Вера. Новые сны

Сезонные обитатели Новой России днём работают на американской земле, а «каждый вечер веселятся и танцуют» в своём хрустальном дворце. Веселится, впрочем, «только половина их»; другие же проводят каждый второй свой вечер в спальнях. Так же часто они меняют партнеров, каждый раз при помощи всё той же царицы. «Это моя тайна», — говорит прекрасная царица. Сговорившись при её посредстве, утопические мужчины и женщины на время уходят парами в свои роскошные комнаты с занавесами, коврами и тайнами, которые «ненарушимы». Во сне, как известно, осуществляются желания, которые не осуществить наяву. Но героине Чернышевского удается и явь: на то и утопия. В её реальной жизни, как в её сне, половину всех вечеров молодые люди проводят все вместе, а другую половину вечеров — попарно.

Гражданская война в Америке, по образцу которой Чернышевский строил свои проекты освобождения России, заканчивается покорением рабовладельческого Юга свободными русскими людьми. Ничего особенного; в конце концов, мы имеем дело только с романом и даже со сном в романе. В мире символов желание может найти себе геополитическую метафору, как и любую другую. Начиная с неприятностей, которым подверглись пропустившие роман цензоры, и кончая трактовками, которые получал он в советских школьных учебниках, репрессии подвергалось эротическое содержание романа. Гораздо более необычно, что объектом репрессии стала ещё и география. Мы занимаемся текстом, который был прочитан множество раз и самыми разными читателями. Открывая Америку в столь хорошо известном пространстве, надо объяснить, почему её не увидели там предыдущие читатели: дать интерпретацию их интерпретациям — или, как в данном случае, отсутствию последних.

Вопрос Веры Павловны, на который Россия не может ответить уже 150 лет

Между тем данная фантазия с двумя её элементами — групповой брак, с одной стороны, его осуществление в Америке, с другой стороны, — не оставляла Чернышевского и спустя четверть века, проведённых им без женщин и без свободы. В якутском каторжном остроге Чернышевский импровизировал для случайных слушателей занимательную повесть со знакомыми мотивами; он гладко читал её, глядя в чистую тетрадь, но слушатели записали сюжет (его потом опубликовал Короленко). Повесть называлась «Не для всех» и рассказывала о физической любви втроем. Два друга любят одну женщину и после многих приключений оказываются с ней на необитаемом острове. Что делать? Они «пробуют и, после лёгкой победы над некоторыми укоренившимися чувствами, — всё устраивается прекрасно. Наступает мир, согласие, и вместо ада […] воцаряется рай». Но русская тоска по родине возвращает их в Европу; по дороге они оказываются в Англии, где за свой тройственный брак попадают под суд. Но, всё время втроём, они добиваются оправдания и «уезжают в Америку, где среди брожения новых форм жизни и их союз находит терпимость и законное место».

*****

Школа писательского мастерства Лихачева - альтернатива 2-летних Высших литературных курсов и Литературного института имени Горького в Москве, в котором учатся 5 лет очно или 6 лет заочно. В нашей школе основам писательского мастерства целенаправленно и практично обучают всего 6-9 месяцев. Приходите: истратите только немного денег, а приобретёте современные писательские навыки, сэкономите своё время (= жизнь) и получите чувствительные скидки на редактирование и корректуру своих рукописей.

Инструкторы частной Школы писательского мастерства Лихачева помогут вам избежать членовредительства. Школа работает круглосуточно, без выходных.